Ирина Кнеллер Карла Фридман. Два чемодана воспоминаний: Роман / Пер. с нидерландского И.Гривниной. - М.: Текст, 2004. 158 с.
Если бы Анна Франк жила на четверть века позже, в мирной, давно уже послевоенной Бельгии и по-прежнему ощущала бы зуд в пальцах, она могла бы написать "Два чемодана воспоминаний". А так роман написала Карла Фридман. Получилась одна из тех книг, которые только по неумолимым издательским требованиям печатаются в формате pocket book.
Карла Фридман родилась в 1952 году в Нидерландах в семье евреев, уцелевших во время Холокоста. В 1970-е годы она занималась журналистикой, попутно подрабатывая техническими переводами, а для души писала стихи и короткие повести. Первый ее роман, "Ночной отец", принес ей громкую известность в Нидерландах и был переведен на несколько европейских языков. От нее ждали следующего открытия нового литературного поколения - и дождались: по второму роману, "Два чемодана воспоминаний", актер и начинающий режиссер Йерун Краббе снял фильм, пригласив на одну из главных ролей Изабеллу Росселлини. Фильм, естественно, с триумфом прошел по ряду международных кинофестивалей, а на Берлинском, в 1998-м, получил главный приз.
Дневники бывают разными - такими, как люди, которые их пишут. Правда, в литературе после Джойса есть такая закономерность: что бы герой ни чувствовал, к чему бы ни возвращались его мысли, все "дневниковое" рано или поздно начинает подозрительно напоминать поток сознания. Или, наоборот, работу на публику, как "Дневник Бриджет Джонс". У Карлы Фридман все по-другому. "Два чемодана воспоминаний" - роман от первого лица, но главное, что есть в нем от дневника, - это неприкрашенность. Не примитивная, даже наоборот, довольно тяжеловесная, когда (а это происходит регулярно) хрупкая фабула прерывается философскими пассажами.
Сам по себе сюжет довольно незамысловат. Девушка Хая, двадцатилетняя студентка философского факультета, как и положено студентке - без гроша в кармане, снимает комнату отдельно от родителей (из принципа), а чтобы кое-как свести концы с концами, крутится на двух работах: по утрам мастерит погребальные венки, а днем гуляет с детьми из большой семьи ортодоксальных хасидов. Хая сама - еврейка, ее мать была освобождена из Освенцима, а отец во время войны бежал в Бельгию, вел подпольную войну с немцами, тоже попал в лагерь и был освобожден союзниками. Но только устроившись бэби-ситтером в еврейскую семью, Хая начинает понимать, что ее принадлежность к еврейской диаспоре - не пережиток и не пустой звук. Она накладывает свой отпечаток на всех членов рода вплоть до того колена, которое пришлось на годы сексуальной революции. Это не повод к бунту. Это повод без конца задавать себе вопросы, вроде бы слишком сложные для студентки-первокурсницы и непохожие на обычные подростковые проблемы.
Почувствовать себя еврейкой девушка, до сих пор чуждая всякого национального самоопределения, может только методом "от противного". С одной стороны - чрезмерная ортодоксия Калманов, семейства, в котором Хая работает. С другой - махровый антисемитизм, как бытовой (со стороны привратника, третирующего Калманов), так и высоколобый (помешанная на Ницше интеллектуалка, сокурсница Хаи). От того, чтобы сбежать от Калманов, Хаю удерживает только необъяснимая материнская любовь к младшему мальчику, запуганному и нелюдимому Симхе, которого она "отогревает". От естественного желания укрыться в своем еврействе от антисемитских нападок - привычка размышлять и чувство относительности, привитые общением с отцом и с другом дома Апфелшниттом. Собственно, вся околофабульная часть книги - пространные полуфилософские, полужитейские разговоры и рассуждения. Это дневник в той мере, в какой в нем нет ретроспективности - взгляда взрослого на свои юношеские метания, нет рисовки, а главное - нет ответов. Вопросы вырастают один за другим, и примерно понятно, в какой области искать решения, а дальше┘ Поживем - увидим.
На главный из этих вопросов - о связи прошлого с настоящим - все равно нельзя получить ответ в двадцать лет. Мать Хаи с головой погружается в никому не нужные бытовые хлопоты, чтобы забыть Освенцим. Для нее лучше пустая жизнь, чем "богатая" таким прошлым. Отец одержим мыслью найти чемоданы со старыми бумагами и фотографиями, закопанные до войны в каком-то саду. Он ищет свое прошлое, потому что оно для него - настоящее. Хасиды соблюдают каждую букву Торы, а Хая читает из нее Симхе про уточек.
Вообще-то сначала кажется, что ситуация чем-то напоминает романы Саган или Филиппа Лабро. Та же схема - срез мира, увиденного глазами молодой девушки, непременные вопросы, неизбежное взросление, первая серьезная боль. В романе Фридман нет зацикленности на себе, зато есть другое: погружение в контекст, исторический, культурный, совсем не юношеский. Философская рефлексия у Фридман превалирует над событийностью. Но что-то спасает роман от доктринерства. Может быть, то, что логика иногда пасует - героиня умеет не только думать, но и сильно любить, и мучиться совершенно безосновательным чувством вины, когда любимый человек умирает. А может, дело в том, что множество вопросов - еще не позиция. Просто читателю дали заглянуть в чью-то голову, где очень много сумбура, но есть и большое желание во всем разобраться.
Дарья Гармоненко