Бизнесмены на богомолье

НОВЫЙ МИР

Вера Павлова. Путь и спутник.

Спокойные серьезные стихи без обычных для Павловой эпатажа и шутовства. Кажется, она нащупывает новую интонацию и с возрастом все больше меняет свой имидж эротической поэтессы на поэзию как таковую: "Время течет слева направо - / с красной строки до черствой корки. / Многих жалко. Многие правы. / Все оправданы. Даже Горький. / Ради пары строк, озаренных / обещаньем метаморфозы, / все прощают: дом разоренный, / смерть деревьев, детские слезы".

Дмитрий Бавильский. Нодельма. Роман.

Странная история о продвинутой корпоративной девушке. Набор реалий в пелевинском духе: наркотики, лесбийская любовь, клубы с пивным мороженым и свежевыжатой кокой, бизнесмены на богомолье┘ Все это изложено в аккуратной традиционалистской стилистике. Романтическая коллизия плавно перетекает в детектив о промышленном шпионаже. Напряжение растет, и оказывается, что в центре интриги - дискеты с детской порнухой.

Дмитрий Бобышев. Звездоречь.

Полузабытый в литературных кругах соперник Иосифа Бродского теперь регулярно печатается чуть ли не во всех толстых журналах. Лучшее в нем - из дремучих шестидесятых. Худшее же - смесь Андрея Вознесенского с корявым славянофильством: "Но так ярмарочно-балаганны / выставляющиеся здесь напоказ / виртуальные фокусники, хулиганы, / стихоплеты и грешный Аз".

Родион Белецкий. Путешествие в Иваново автора, Коврова и Баранова. Повесть.

Гвоздь майского номера. На удивленье легкий и позитивный текст о трех раздолбаях, любящих выпивку и доступных девиц. Ни намека на депрессивность Сенчина, пишущего примерно о том же. Ни одной вымученной фразы и натянутого эпизода. Плюс уморительно смешные истории, которые напрочь забивают собой сюжет: купили, поехали, выпили, вернулись домой. К несчастью, у таких текстов в нашем литпроцессе не существует ниши. Для толстых журналов эти вещи слишком легки, для глянцевых слишком изысканны. Но все-таки они пробиваются. Ближайшие аналоги - Каминер и Гришковец.

ЗНАМЯ

Нина Горланова. Вечер с прототипом. Рассказы.

Писательница выбирает фамилию персонажу: "Лекторов - не поверит читатель, что есть такая фамилия, хотя она существует┘ Российкин - уменьшительный суффикс тут меня смущает┘ Шлюхин - трудно полюбить героя с такой фамилией┘ Плуталов - подумать надо┘" Останавливается на диком варианте - Арнольд Теплицкий. Наверно, пишет иронический детектив. Или роман из жизни провинциальной интеллигенции. Ее дело. Но вот насчет Шлюхина она категорически не права.

Марк Харитонов. Игра с собой.

Постмодернистский рассказ-эссе. Автор пытается оживить воспоминания, но ничего, разумеется, не выходит. "Господи! Можно это пройти еще раз? Найти слова, чтобы ожило по-настоящему?

Разрешается переиграть. Следует иметь в виду, что при этом может измениться все, включая исходную ситуацию, достигнутые результаты и личности самих участников".

Дмитрий Стрельников. Шляхтич. Стихи.

Шляхтич - потому что Стрельников проживает в Варшаве. Но сами стихи по какой-то геополитической причуде посвящены Кавказу. Грузии, Чечне и так далее с остановками. Отметим каэспэшные интонации и легкий привкус садизма: "И с силой хлестнул тебя по глазам. / Я знал - только так ты мне будешь верна, / Слепая кому пригодится жена?" Кому-то, быть может, и пригодится.

Борис Дубин. Читатель в обществе зрителей.

Дубин - известный социолог и соответственно привык оперировать цифрами. Из этих цифр становится ясно, почему серьезная литература вытесняется разного рода шоу-бизнесом. Основные причины: потеря интеллигенцией социального авторитета и переориентация СМИ на малообразованную аудиторию.

Академический выбор.

Высказывания лауреатов и номинаторов премии Аполлона Григорьева. Номинаторы хвалят своих протеже. Лауреаты - литературу. Юрий Арабов, получивший Большую премию, призывает "наполнить литературу хоть каким-нибудь смыслом". Как это сделать, он, правда, не уточняет. Пелевин, которому дали Малую премию, удивляется, что член жюри Басинский лояльно к нему отнесся. Басинский не удивляется ничему.

ОКТЯБРЬ

Этот номер посвящен 80-летнему юбилею журнала. По задумке редакции, он должен наглядно показывать смену поколений в литературе. А потому разделен на две рубрики: "Молодые классики", начинавшие в "Октябре", и "Молодые современники". Классики интереснее.

Юрий Олеша. Заговор чувств. Сцены из пьесы.

1929 год, писателю тридцать лет. Бытовой сюжет, но посмотрите, какая экспрессия: "Ты настоящая стерва! Ты можешь любить двоих и отдаваться двоим. Тебе все равно: я ли его зарежу или он зарежет меня. Почему ты выходишь в кухню почти голая? Я знаю, почему! Ты хочешь, чтобы все волновались при виде тебя. Ты проститутка!"

Михаил Светлов. Заметки.

Первый прозаический опыт автора "Гренады" и известного шутника. Семьдесят пять лет назад он не слишком серьезно относился и к себе, и к своему хиту: "Миша! Напиши стихотворение. Мне нужны боты", - сказала жена в одну из "трудных" минут. Она шутила. Но в глубине ее больших серых глаз я заметил хвостик нелегальной надежды: "А вдруг действительно напишет?!" Недавно я ей купил боты┘"

Ольга Елагина. Лемяшинский триптих. Рассказы.

Немудреная деревенская проза. Про старуху по имени Ассоль, праздник включения электричества и поезд из города А в город Б. Легкие печальные зарисовки, сочинять которые уже почти разучились классические деревенщики: "Витька видит сон, что он вырос и работает в Москве барменом. Марья Сергеевна гадает на картах Золотниковой, и, если выпадает червовый туз, они понимающе переглядываются. Некрасивая толстая девочка сосет палец и пускает на подушку слюну. Леночка из продуктового завороженно читает роман о прекрасной любви. Петр Ильич теребит кнопки радиоприемника и прислушивается: он пытается поймать трансляцию из Берлина, чтобы выучить немецкий. Электричество выключается, как всегда, неожиданно. Все разом стихает и гаснет".

Анастасия Чеховская. Имечко. Рассказ.

Девочка Флорентина Чижикова живет в деревне и ужасно страдает. Имя обязывает ее к романтическим эскападам, и, вконец измучившись, она убегает из дома. Но от судьбы не убежишь: Флорентина выходит за иностранца и оказывается в немецкой деревне. Цивилизованной, но такой же тоскливой, как русская. А сын ее по нелепой случайности носит имя Адольф Шикльгрубер.

Андрей Платонов. Усомнившийся Макар. Рассказ.

"Товарищ милиционер, - обратился Макар, - укажи мне дорогу на пролетариат". Милиционер достал книжку, отыскал там адрес пролетариата и сказал тот адрес благодарному Макару". Если б это написал Хармс или Зощенко, было бы смешно. А у Платонова - страшновато.

ДРУЖБА НАРОДОВ

Борис Хазанов. Сад отражений.

Романтические новеллы а-ля Грин про побег из тюрьмы, фаллос Бога и русских поэтов. Набоковские игры в отражения, галлюцинации и обманки. Экзотические имена женщин и вставки на французском-итальянском-латыни. Дочитав до конца, понимаешь, что это не дурная литературность, а вереница снов, где реалии перепутаны и не работает закон всемирного тяготения.

Виктор Куллэ. Пока душа меняет очертанья┘

"Ибо о будущем-то и можно сказать / (как написал бы Бродский) - впрочем, уже не важно┘ / Ибо давно утрачен инстинкт говоренья, азарт / супротив правил вхождения в воду дважды". Бродский действительно нечто подобное уже написал. Это его тема - рефлексия по поводу собственной речи. И его же анжамбеман.

Аскольд Мельничук. Посол мертвых. Роман.

Американец украинского происхождения исследует свою родословную. Получается в итоге классический семейный роман. Современный вариант Драйзера и Голсуорси. Приправленный антисемитизмом, политическими анекдотами и сексуальной перверсией: "Однажды, когда Ада, раздевшись, уже лежала в его узкой постели, Сэмми достал из комода веревки с петлями на концах, кожаные ремни и плетку и подошел к кровати. Увидев их, Ада села и прикрыла руками тяжелые груди.

- Нет, - сказала она.

И он понял, что означало это "нет" на самом деле".

Анатолий Азольский. Связник Рокоссовского.Пассаж.

"Пассажем" Азольский назвал жанр, близкий к богомоловскому "Августу сорок четвертого". Сухо и документально точно излагает он историю Варшавского восстания, козни разведок, ошибки военачальников. Характеры и судьбы людей на этом фоне выступают особенно выпукло. Иван Колос, прототип майора Вихря, Константин Калугин, неуловимый двойной агент, девушки, офицеры, бандиты┘ Все они - действующие лица Истории.

ЗВЕЗДА

Валерий Попов. Городские цветы. (Конец водной феерии.)

Не феерия, а фантасмагория. Хотя ощущение праздника и сохраняется на протяжении всего текста. Но самое ценное у Попова - растерянность героя перед самыми ерундовыми происшествиями. Трогательная безысходность. Беспомощность. "Маша! Пробей молодого человека! - в подвальном магазине, пронзенном лучом, крикнула продавщица. И Маша пробила меня".

Вера Калашникова. Сквозь грозовые облака. Рассказ.

Познавательный этнографический очерк "их нравов". Британская глубинка глазами девушки из России. Она пытается говорить на языке Шекспира и Уайльда с людьми, которые кроме "fuckin" bastard" знают еще пять-шесть выражений, да и то с ланкаширским акцентом. Все без исключения англичане, с которыми она вынуждена общаться, страдают маниакально-депрессивным психозом и другими психическими заболеваниями. Дикая страна, одним словом.

Жан Катала. Ни ружья, ни цветка. Мои русские кампании.

Воспоминания французского журналиста и переводчика о Прибалтике накануне Второй мировой. Другие эпизоды: встреча Сталина с де Голлем, советизация Эстонии, лагерь в Актюбинске, Куйбышев 1943-го года. В названии книги обыгрывается французский обычай провожать солдат на войну с цветком в дуле ружья. Россия, свидетельствует Катала, далека от таких трогательных ритуалов.

Десять фронтовых писем Бориса Слуцкого.

И еще один военный сюжет, приуроченный к Дню Победы. Переписка Слуцкого с младшим братом Ефимом. Поэт - старший инструктор политотдела армии. Он занимается разложением войск противника и анализом политической обстановки в полосе армии. Его письма, четкие, лаконичные, напоминают донесения, хотя речь идет о домашних и сугубо мирных делах.

Елена Скульская. Интерес к содержанию.

В старших классах школы заставляли вести дневник внеклассного чтения. Этот жанр и представлен у Скульской. Она пристально и по-женски ревниво наблюдает за литературой: "Сегодняшние книги воспоминаний похожи на откровения старой проститутки, которая рассказывает о знаменитых посетителях публичного дома, где ей довелось служить. Отношения с проституткой интимны, но не доверительны, а потому сказать ей, собственно, нечего. Вот она и говорит: да, был тут у нас как-то Тургенев, Иван Сергеевич, зашел, да и остался до утра. Остался он с Люськой, она у нас уже не работает, но я ее хорошо знала, подарила ей даже на прощание свой красный шарф, необыкновенно нравившийся клиентам. Чем запомнился Тургенев? Трудно сказать. Тогда у всех было много работы, друг к другу мы не лезли, но мне кажется, у него была борода..."

НЕВА

Борис Никольский. Тверской бульвар, 25.

Главный редактор "Невы" поясняет содержание номера: все авторы - однокурсники по Литературному институту (он в том числе). О них и вспоминает.

Леонид Жуховицкий. Жить, чтобы выжить. Повесть.

Забавно. Хотя и чуть старомодно. "Интердевочку" уже все забыли - и фильм, и книгу тем более. А тут то же самое. Только не девочка, а пожилой мальчик. Кафедру закрыли, стал калымить на автомобиле. В результате сделался валютной проституткой. Простодушная такая эротика первых перестроечных лет. Зато и такой же оптимизм.

Фазиль Искандер. Одержимость истиной.

Заметки о литературе, отчасти воспоминания, отчасти эссеистика. Остроумно, тонко, неожиданно. Толстой, Достоевский, Брюсов, Гоголь... "В известной мере Ахматова и Цветаева выступают в двадцатом веке в роли Пушкина и Лермонтова. И мы как бы догадываемся, что, если бы не роковые обстоятельства, Пушкин прожил бы долгую жизнь и умер бы своей смертью. Лермонтов тоже прожил бы гораздо дольше, но трагический конец его был предрешен".

Федор Сухов. Стихи.

Несколько стихотворений Федора Сухова ( 1921-1991): "И я - уже не я. Я только тень, я эхо / Бегущей по полю, гудящей колеи, / Я - память жившего когда-то человека / В моей измученной бессонницей крови".

Евгений Карпов. Улыбки.

Литературные воспоминания. О Федоре Сухове, Бабаевском, Литературном институте, о том, как Кирилл Ковальджи сдавал политэкономию. О Твардовском: "Мы - Лев Кривенко, Владимир Воронов и Лев Давыдычев - приносили к обеду бутылку муската Красного Камня урожая 1937 года. Тогда это было просто и недорого. Приносили и пытались соблазнить Твардовского, сидевшего за соседним столом. Скоро ему надоели наши поддразнивания, он подошел к нам: "Щенки! Если всю водку, какую я выпил, вылить сюда, вы утонете".

Кирилл Ковальджи. Моя мозаика.

Тоже воспоминания. Тоже о Твардовском. А также о Кишиневе, о Союзе писателей, об Ионе Друцэ...

Зоя Крахмальникова. Письма из ссылки.

"Компромисс лишает духовной силы. Взамен он обещает безопасность и преуспеяние, обещает комфорт и удачу, относительные, конечно. Удачу и там, и там. И в мире, и в Христианстве. "Вели бы себя хорошо, стали бы епископом", - сказал митрополит Ювеналий христианину, просидевшему в тюрьмах и лагерях 8 лет за бескомпромиссное исповедание веры..."