Фейхтвангер, Фурцева, Хемингуэй

Александр Червинский. Шишкин лес: Кинороман. - СПб.; Амфора, 2004, 447 с.

Александр Червинский более всего известен как кинодраматург ("Корона российской империи", "Братья Карамазовы", "Тема", "Блондинка за углом", "Продлись, продлись, очарованье┘"). "Шишкин лес" тоже на титуле именуется романом, в выходных данных кинороманом.

Главный герой, режиссер Алексей Николкин, гибнущий в самом начале повествования, много лет мечтал снять фильм о своей семье. И вот перед нами фактически сценарий этой саги о Николкиных. Одно поколение сменяет другое, но все члены семьи трудятся на ниве русской культуры. В общем, это такая история русской культуры в лицах, в лицах семейства Михалковых-Кончаловских, сходства с которым не разглядеть невозможно. И чтобы читатель не очень-то обольщался, будто его допустили до замочной скважины дома на Николиной горе, или, чего доброго, не увидел в этом пародию на знаменитое семейство, автор с самого начала предусмотрительно сообщает, что "всякие буквальные совпадения непреднамеренны и случайны". Но такой ли большой грех эти "буквальные совпадения", если автор пишет о семье, в которой уже не одно поколение ест грушу ножом и вилкой?

В сценарий семейной саги удачно вплетается детектив. Вот и здесь убийца - и довольно неожиданный - обнаруживается только под занавес, потому что автор, стараниями благообразного следователя, всячески отводит от него подозрения. А само расследование ведет 85-летний отец погибшего Алексея Николкина, классик детской литературы, именуемый всеми Степой и демонстрирующий удивительную для его возраста живость ума и умение добиваться расположения у женщин.

Вообще, если бы Алексей Николкин все-таки успел снять фильм о своей семье, то вышло бы у него скорее всего не грандиозное широкоэкранное полотно в стиле нынешнего Никиты Михалкова, а довольно монотонный семейный телесериал, какие собирают аудиторию главным образом благодаря хорошей рекламе и регулярности выхода в эфир. Этот жанр, похоже, не предполагает ни обилия деталей, ни слишком уж трепетного отношения к временным реалиям: деталей здесь немного, зато они все увесистые, позволяющие читателю/зрителю безошибочно распознать тот или иной период советской эпохи. Перешагивая на очередной отрезок XX века, автор зачастую даже вводит какую-нибудь знаковую фигуру того времени (например, Фейхтвангера или Фурцеву). Так, рисуя 60-е годы, Червинский заставляет одного из своих героев, писателя Эрика Иванова, "косить" под Хемингуэя, но потом, спохватившись, видимо, что современный массовый читатель по свитеру, бороде и трубке может все-таки не распознать "стиль" модного у нас тогда писателя, заставляет Эрика похвастаться дружбой с Хэмом.

Что касается речевых характеристик, то они, как правило, сводятся к какому-нибудь одному навязчивому словечку, по которому читатель должен сразу догадаться, что перед ним за птица. Большевик Василий Левко, герой Гражданской, любит употреблять обращение "батенька" (видимо, общался с Лениным, намекает автор, хотя больше похоже, что он активно смотрел советские фильмы о Ленине). Юный уголовник Жорик везде вставляет свое "в натуре". Молодая журналистка, которая, наверное, в силу профессиональной необходимости помногу смотрит телевизор, свой восторг выражает возгласом "вау". Любимое обращение Степы - "деточки", то ли потому, что он чувствует свое старшинство и остальные для него действительно "деточки", то ли потому, что он детский писатель, автор советского бестселлера "Тетя Поля", то ли потому, что он мечтал стать настоящим писателем, классиком, и это "деточки" должно напомнить нам либо о Достоевском, либо о Маяковском. К тому же Степа в силу уже упомянутых "непреднамеренных и случайных совпадений" заикается, то ли как Сергей Михалков, то ли как его детище, дядя Степа ("Дядя Степа от волненья / Заикаться даже стал"). Такая вот сага о советских Форсайтах.