Юроды против уродов

Борис Евсеев. Власть собачья: Повести и рассказы. - Екатеринбург: У-Фактория, 2003, 432 с.

Первые же книги Бориса Евсеева - сборник "Баран" и роман "Отреченные гимны" - принесли ему известность. Причина: обращение к животрепещущей теме цивилизационного слома "СССР - Россия" или, если воспользоваться терминологией Фуко, обращение к ситуации культурно-исторического или эпистемологического разрыва. Новая книга повестей и рассказов "Власть собачья" исполнена того же авторского пафоса: в преодолении разрыва...

Собственно, на этом строится внутренняя интрига, пронизывающая жесткую структуру книги, которая лишь на первый взгляд кажется сводом разрозненных историй, фантасмагорий, былей, притч. С самого начала в стремительной повести "Мощное падение верхового сокола..." задана траектория полета авторской (а значит, и читательской) мысли: от солнца, из исторических далей, через разреженные пространства мегавремени к земной современности "...сокола, видящего стремительное приближение воды, берегов, излуки и леса". "Сокол России, священный сокол", движимый вполне христианской идеей спасения человека - пусть даже самого низшего, падшего - словно вычерчивает в своем полете и спасительную цепочку бытия, идущую от Всевышнего цепочку волеизъявлений. В этом - идея книги, получающая многоликие отсветы во всех остальных вещах и, с резкой окончательностью приговора, звучащая в заключительном рассказе, давшем название всему сборнику: "Ничья власть на земле не радостна! И ничья власть не бывает на земле справедливой, кроме власти Создателя этой земли".

Потому и главный мотив книги - мотив проверки нынешних норм и ценностей на прочность и подлинность - замыкает ее части-произведения поверкой духа - выживанием, закона - благодатью, власти земной - высшей властью Творца.

Врезаясь в читательское сознание огромной скоростью снижающегося сокола России, все последующие тексты в сборнике напоминают дантовский парадокс нисхождения в бездну небытия ради познания высокой истины. "Вниз, вниз, вниз! Разрывая легкие, разлопывая бронхи судорожным, тяжким бегом!" - спасается от погони герой повести "Юрод", участник неудачного госпереворота, обозначившего черту советского распада. Пытается ухватиться за мшистый склон и срывается на илистое дно своей памяти, в тяжелых снах, герой "Фотобоязни". Падает навзничь "сквозь бетонный пол ниже смерти, глубже морга" незадачливый дядя повествователя в рассказе "Триста марок" - узник фашистских лагерей, русский "естественный человек", "часто проваливавшийся во внеисторические дыры" в своем упорном сопротивлении цивилизационной заповеди: "низший, повинуйся высшему, что бы тот с тобой ни творил!"

Именно это сопротивление автора и его многоликих героев определяет смысл пронизывающей всю книгу - от начала до конца - вертикали "верх-низ", как раз и направленной против иерархической заданности: "дурна власть человека над человеком, дурна власть высшего над низшим, но еще хуже власть низшего над высшим". Потому и "мощное падение" сокола России - в разломе межстолетья - таит в себе поиск (и обретение?) совсем иного состояния: "мощное падение и легкий взлет" едины в равной возможности вольного парения духа. А нисхождение евсеевских героев и персонажей в разверзшиеся "внеисторические дыры" цивилизационного слома - в ад концентрационных лагерей и рабского труда ("Триста марок"), разъятые пространства бывших "братских республик", ныне сочлененных в союз, "именуемый коряво и дрябло - СНГ!" ("Призрак песка"), на грешную землю под обрывом человечности, где одичавший пленник псов являет собой высшее существо на службе у низших ("Власть собачья") - можно определить как ситуацию прохождения земных испытаний, нового "хождения по мукам". И она в евсеевской книге феноменов и символов обретает резкий социоисторический смысл.

Да, поиски выхода из этой сумеречной, грозящей безумием ситуации связаны с явью перевернутого мира - увы, явью, давно ставшей аномальной "нормой" современной российской жизни. В повести "Юрод" такой антинорме противостоит объявившая ей войну "высшая правда юродства". Авторское видение современной России немало сопряжено с социоисторическими мотивами юродства как духовного самосвертывания России в кризисных ситуациях, ухода ее в самое себя, в скрытые тайники исторического бессознательного. "Россия - спрячется! Пока, на время! В себя уйдет. В бомжи, в нищие, в юроды! Но потом из раковин... из лохмотьев юродских - выскочит!" Юродство как маска, юродство как национально-историческая форма вызова и протеста. Юроды против уродов - вот такая надежда, такое своеобразное восстановление связи времен...

Порождающие смыслы символа в книге Евсеева - и в этом суть его творчества - словно бы проходят горнило современности: испытания опасностью, хаосом безумия, разрушения, природных мутаций, человеческих грехов и заблуждений сердца и ума. Огонь как символ возрождающей силы или - разрушения пожаром, ожогом, убийственной внечеловечностью небытия? В рассказе "Власть собачья" мучительно решающий, кто "лучше" - сбившиеся в стаю псы-людоеды или охотящиеся за ним киллеры-бандюки - пленник одичавшей собаки по кличке Огонь, человек-пес Хряк-Иваняев и оказывается в итоге причиной надлома "власти собачьей". Гротескное нагнетание зловещих смыслов в сценах на свиноферме, где нападение псов-мутантов на ее обитателей сопровождается угодливо-подбадривающим хрюканьем свиней, несет в себе ассоциации с оруэлловским "Скотным двором" (ср. также прозвище человека-пса, Хряк, и принадлежность к хрякам Наполеона в английской политической сатире). Мотив самосгорания тоталитарной - антинациональной по своей сути - власти в огне собственной алчности взрывает изнутри символ, низведенный здесь до клички собачьей. Многозначна и концовка этого заключающего всю книгу рассказа: "Власть собачья шатнулась". А ведь действительно, (по)шатнулась. Весь вопрос - как сильно и в какую сторону?..