Объяснение в любви в отягчающих обстоятельствах

Игорь Мартынов. Химки-Ховрино, дым над водой. Репортажная лирика. - М.: Э.РА, 2003. 176 с.

От Москвы до Петушков и обратно Веничка Ерофеев ехал часов 5-6. От Барселоны до Химок-Ховрино с остановками в Париже, Венеции, Праге, Анапе, Костроме, Петербурге Игорь Мартынов ехал двадцать лет. Если бы Веничке не проткнули горло отверткой в подъезде дома близ Кремля, он бы повторил маршрут Мартынова. Разве что пить пришлось бы поменьше - не до чертиков (хотя от бесед с ангелами он все равно бы не отделался), а до легкого, поэтического заплетания языка, позволяющего вывести новый оригинальный прозаический жанр: репортажная лирика. "Речь его упругих синкопированных фраз трясет, как пригородный автобус, - заснуть невозможно", - замечает с последней страницы обложки Дмитрий Савицкий. И не только на автобусе - на самолете, поезде, автомобиле рассекает читатель просторы мартыновской лирики-прозы-поэзии, по кочкам родины и зеркальным автобанам неродины.

"Быть или не быть" здесь сводится к выбору между безмятежно правильной заграницей и до неприличия странной родиной. Но если в 80-е выбор был прост (там - свобода, здесь ее нет), то теперь все сложнее. У нас появилась своя, особенная свобода: поймешь - оставайся, не поймешь - утекай вместе с мозгами. Желание полюбить страну такой, какая есть, постоянно наталкивается на желание сравнить, исправить... Но постепенно приходит понимание того, что исправлять уже нечего: за что боролись, на то и напоролись, низвергли железный занавес, вот и получилась смесь французского с нижегородским. Эту родину, как и прошлую (1917-1991), и позапрошлую (862-1917), можно или любить, или нет.

"Чтобы полюбить землю, особенно эту, надо вконец окаменеть, надо стать Каменным гостем, душить дон гуанов... А я люблю человечество", - пишет Мартынов. Однако альтернатива земле найдена - это газон, по которому бегают 25 человек: 11 одного цвета, 11 другого и трое - третьего. Классный спортивный журналист в жизни и поэт в творчестве, Мартынов объясняет мир на примере "самой человечной игры" - футбола. И роль Бога, мудреца, просвещающего читателя, отдается футбольному богу - Рональдо. Образца 97-го года, еще играющий за "Интер", еще не сломавший ногу, он, читая лекцию в венецианской Академии художеств на тему "Газон в мировой живописи от Эль Греко до Энди Уорхола", ставит диагноз современной поляне: "На футбольных газонах мира царит дух предприимчивости и целесообразности... Теперь всеми владеет одна забота: как бы обратить внимание на себя... все как будто сговорились подражать новейшим виртуозам, которые выбирают для исполнения не те элементы, что доставят публике чисто эстетическое наслаждение, но те, в которых можно выставить напоказ свою блестящую технику... Мы, люди, разучились играть в пас". Вот оно, футбольное поле, русское поле. Оно широко, а те, кто по нему идет, выбирают проторенные дорожки. Заимствуя готовые формулы, наши игроки повторяют чужие ошибки. Нежелание найти собственный путь - вот в чем упрекает автор российский футбол, переходящий из одного кризиса в другой, вот что огорчает его при взгляде на российскую "демократию".

Вообще видно, что поколение Веничек привыкло жить в ожидании чуда, но вот когда праздник наступает, оказывается, что они уже в такой кондиции, что не до веселья. Получив свободу (будь то западная, правильная свобода, или наша, непонятная), они не знают, что с ней делать. Поэтому начинаются поиски образцов для подражания, которые зачастую сами не идеальны. Хороший совет пасует читателю Рональдо: "...на футбольном поле ни в коем случае нельзя думать! Наша цивилизация гибнет от чрезвычайной задумчивости! Мы разучились жить, как дети, и радоваться свету! И ни в коем случае нельзя слушать тренеров, болельщиков! Я перед выходом на поле засовываю в ушные раковины артиллерийские беруши, чтобы ничего не слышать!.. Чтобы остаться наедине с Богом!" Надо не ломать голову, как жить, а просто жить. Рональдо говорит о таком мировосприятии как о редкости, а Мартынов в ходе долгих скитаний все-таки находит его - в провинциальной России, России-не-Москве. Сколько ни говори об экономических кризисах, разрухе - великие силы природы расставят все по местам: встали заводы - Ока покрылась кувшинками, осетров стали разводить; на Волге "...глаз, доверчивый слухам о погибели земли русской... шарит берегом руин, отбросов... но... находит стерильную сочную зелень, укроп и щавель... статных пейзанок... а с ними тучные стада животных, нашей Думой давно объявленных вымершими". И тут человек мыслящий, рефлектирующий понимает: "Все без нас, само собой устроилось. И не втиснуться со своим спасением". Самоощущение лишнего человека, которому хочется действия, а остается только сидеть в голимых Химках сложа руки, порождает озлобленность, которой поэт не позволяет идти дальше сарказма. Но хоть автор и стесняется любить эту землю - теплые нотки в его репортажах все же проскальзывают. Просто это, как написал Дмитрий Савицкий, - "объяснение в любви в отягчающих обстоятельствах".