Приключения Простодушного

Юлий Дубов. Варяги и ворюги. Подпольный роман. - М.: Вагриус, 2003, 415 с.

Юлий Дубов (р. 1948) представляет собой оригинальное до неправдоподобия сочетание прозаика и бизнесмена (на "олигарха" он, кажется, принципиально не отзывается). Меж тем занятия эти не так уж сильно изолированы друг от друга, как принято считать. Ведь художественно развитое воображение может служить сокрытым движителем как математика или физика, так и бизнесмена. (Не случайно, кстати, творческие люди, волей судеб оказавшиеся возле Мамоны, проявляют завидную практическую сметку.) Главное, чтобы воображение не заносило его обладателя слишком далеко в сторону.

Дебют Юлия Дубова на литературном поприще - роман "Большая пайка" (1999) - наделал много шума и получил престижную премию "Бизнес-Олимп" "За лучшее художественное произведение о современном российском бизнесе".

К "Большой пайке" было предпослано четыре эпиграфа - из Шаламова, из Манифеста Коммунистической партии, из Багрицкого и, наконец, из Веллера. Новый роман "Варяги и ворюги" повторяет один из тех эпиграфов. Вот этот: "В лагере убивает большая пайка, а не маленькая" (Варлам Шаламов. Заговор юристов). Судя по всему, наблюдение за работой этого лагерного закона по-прежнему завораживает автора.

Что ж, в лагере большая пайка, может, и убивает. Насчет воли сомневаюсь. Впрочем, автор признает, "что у любого сколь угодно общего закона есть своя область применимости, за пределами которой он перестает быть справедливым". И ставит цель в новом романе очертить хотя бы приблизительно область действия шаламовского закона.

Если требуется определение жанра, то пусть будет так: авантюрно-социальный роман воспитания (громоздко, но, кажется, адекватно). Письмо - по преимуществу ироническое, порой даже ерническое, порой совсем уж лихое, с надрывным вывертом в русскую тоску. В растворе текста - слоганы рекламы, любимые строки стихов, блатные песни, американизмы, газетные статьи, поэтичные, но страшные легенды. Среди действующих лиц - кагэбэшники, бандюки, правозащитники, зэки, журналюги, менты, проводники, женщина, которую очень любят. Повороты сюжета резки и неожиданны, время действия - наше, места разные - от Оклахомы до Караганды.

Все вместе заставляет вспомнить о прозе Василия Аксенова. Да и главный герой - простодушный американец из приволжских немцев Адриан Тредиллиан Диц (придуманный, чтобы "история прошла через него, увиденная свежим, незамыленным взглядом") - напоминает чем-то Андрея Лучникова, такого же наивного жителя Острова Крым.

Как Лучников, одержимый идеей Общей Судьбы, стремился из островного благополучия в советское убожество, так и Адриан рванул вдруг на родину предков, чтобы бороться за права человека под знаменем приоритета личности и всех и всяческих свобод. Что уже само по себе смешно. Ибо, как сообщает Адриану возникающий на его пути старик-государственник, такой современный Великий Инквизитор: "Государство - наш бог. В нем альфа и омега, начало и конец, высший смысл бытия. Это единственно верная религия, которой служат посвященные. А неверным и еретикам - смерть... А свобода - она не нужна. И личность никакая не нужна. Надо будет государству - будет личность. Не надо будет - извините".

Правда, чистота помыслов Адриана отчасти корректируется тем заданием, которое попутно дает ему папа Адольф. А именно: найти деньги Колчака, потерянные во время Гражданской войны, дабы "превратить меньшее в большее", то есть совершить целенаправленное деяние к получению большой пайки. "Под прикрытием фонда защиты свободомыслия очень даже может получиться", - размышляет практичный отец непрактичного сына.

Роман развивается из двух параллельных сюжетов. Сюжет I - приключения Адриана в России. "Я был у господина Крякина в их Ка Ге Бе... Он сказал, что теперь Ка Ге Бе защищает свободу и права человека. А тех, кто против свободы и прав человека, они теперь считают врагами народа и будут поступать с ними как положено". Сюжет II - нечто вроде дневника, обозначающего присутствие автора в тексте (чего в "Большой пайке" не было). Прямая речь: воспоминания, экскурсы в историю, случаи из жизни ("Жил-был один олигарх, промышлявший автомобильным бизнесом┘") и т.п.

Два этих сюжета, переплетаясь, подсвечивают и проясняют друг друга. И вдруг звучит, перекрывая иронию, щемящая нота: "┘мы живем в своей стране-призраке, и страна эта живет в нас, и носим мы ее с собой повсюду, где бы ни оказались, - от глухой лесной заимки, откуда нет никуда дорог, до никогда не засыпающего и горящего в электрическом огне мегаполиса. Такая страна. И где бы ни собрались трое с граненым стаканом, соберутся они во имя Ее, и Она будет между ними". Так, наверное, дает о себе знать вынужденная эмиграция, провоцирующая на выяснение отношений с родиной. Со страной, "собравшей в себе все лучшее и все худшее, что только может быть на земле, бесконечно прекрасной и невыразимо страшной". Со странной страной, в которой, с одной стороны, слишком часто возникает тяга к обожествлению государства, а с другой - "любая деятельность не только начинается и заканчивается деньгами, но этим и ограничивается".

Приключения простодушного Адриана в России оканчиваются учреждением - под присмотром Ка Ге Бе - непонятного ОАО "Кандым" с зэками-акционерами. То есть воспроизведением замкнутой системы с сохранением существенных связей, что аккуратно ложится в лекало авторского замысла. И - в хорошо известную, но от того не более приятную метафору отечества как зоны. И автор, утверждающий, что его главный персонаж - не Адриан Тредиллиан Диц, а великая и обильная Кандымская зона (вроде Набокова, который говорил про "Дар": героиня, дескать, не Зина, а русская литература), словно лишний раз хочет напомнить нам об этой неприятной метафоре.

Для пришельца же Россия - круто замешенное тесто (обнаружено Н.Лесковым). "Входит в него топор довольно легко", но "попытка достать топор обратно заведомо обречена на неудачу, потому что крутое тесто характеризуется повышенной силой сцепления со всеми предметами - как с топором, так и с кадушкой, в которой тесто находится". Иначе говоря, всякий варяг, с какими целями он сюда ни пришел, обречен пасть под мощью крутого теста. Что, собственно, и происходит, согласно логике романа воспитания, с Адрианом.

Можно вывести и мораль: "...если не помните прошлого, то не поймете настоящего, да и с будущим будут проблемы. В один распрекрасный день почувствуете приставленный к горлу нож, увидите опущенные в уголках голубые глаза с веселым прищуром под густыми бровями и в последнее отпущенное вам мгновение будете лихорадочно соображать - что же это такое жуткое вас стукнуло". Но ведь это не значит, что тот, кто помнит прошлое, обережен от приставленного к горлу ножа на все сто процентов?

Такова приблизительная Территория Закона, за описание которой отважно взялся Юлий Дубов. Правда, закон этот - всего лишь один из ряда зэковских законов типа: "Не верь, не бойся, не проси"; "Страшнее человека зверя нет"; "Умри ты сегодня, а я завтра" и т.д.

В книгу вошли также два симпатичных рассказа: фантастически правдивое "Идиставизо" - о поворотах судьбы довольно противного, но почти гениального еврея Мони, - и поучительная "Теория катастроф", в которой при желании можно услышать отзвуки "Фальшивого купона" графа Льва Толстого.

P.S. В одном из интервью Юлий Дубов объяснил, что "Варяги и ворюги" - непрямое продолжение "Большой пайки". Точка пересечения этих двух книг будет ясна только в третьей... Третий роман будет называться "Меньшее зло".