Евгений Лесин Александр Яковлев. Осенняя женщина: Рассказы и повесть. - М.: Хроникер, 2003, 222 с.
Современные писатели очень прагматичны. Пишут романы, упорно отказываясь сочинять рассказы. Все равно все премии за романы вручают. И публика читающая к романам больше привыкла. Роман ведь - как сериал. Если с первых пяти страниц читать не бросил, значит, будешь до самого конца мучиться - ждать, что же там будет дальше.
Рассказ, напротив, жанр до предела честный. Тут не обманешь. Зато - гамбургский, как говорится, счет. Олег Павлов в предисловии настаивает: "Любимые герои Саши Яковлева - это дети. Маленькое, а не огромное. Мирок, а не мир". Наверное, так оно и есть. Ведь у некоторых и рассказы-то - как повести. А здесь и в самом деле: две страницы - и все ясно. Целый мир (или мирок), целая вселенная. Своя, небольшая вселенная. Со своим устройством, со своими галактиками, солнечными системами, большим взрывом и пр. У Яковлева даже рассказ объемом в страницу и тот разбит на несколько частей. Зато и читать можно - не как триллерок про чеченов, а каждый рассказ отдельно.
Про двух забытых композиторов - Александра Варламова и Алексея Верстовского. Которые, конечно, не Бах с Бетховеном, но все же┘ "Не шей ты мне, матушка┘" - знаменитый ведь романс. Автор его Александр Егорович Варламов, напечатан романс в сборнике "Музыкальный альбом на 1833 г.". "Стоит ли упоминать, что сборник посвящен Верстовскому?"
Про остров Сахалин. С цитатами из Чехова в конце каждой главки. Про ЦДЛ и эволюцию его. Про князя Александра Николаевича Голицына, баловня судьбы. Про первого русского министра финансов графа Алексея Ивановича Васильева и швейцарца Гаиля, "быстро научившегося откликаться на обращение Иван Христофорович". Про больших и маленьких людей. Про "ба-бах", например, детишек с пистонами.
"Ба-бах! Мафия бессмертна! - орут пацаны. - Ох, вырастут рэкетирами, - обмирает ветеран Петров. - Деда, когда мне пистолет купишь? Обещал ведь, - пристает к нему белобрысый внук. - Мне вон тоже┘ пенсию повысить обещают, - устало отмахивается Петров. - Ужинать, - зовет хозяйка и старого, и малого. И тот и другой не сразу и ворча покидают двор. И вскоре тишина и тьма за окнами. Ночь наступает. А в Америке, наверно, - день".
А в Америке, наверно, - день. Ну откуда вот это самое "наверно"? Ведь точно же, точно известно, что если у нас ночь, то в Америке - день. А все потому, что не мир, а мирок. Кто его знает, как он устроен? Он ведь такой маленький, такой хрупкий. Посмотришь на него, чтобы понять устройство, а он и развалится. Антропный принцип, как в современном естествознании. Так что лучше не трогать, не разрушать. Но скорее всего и в этом мирке, как и в большом: если у нас ночь, то в Америке - день. Наверно.
В книжке Яковлева - исторические новеллы, новые русские и просто детские сказки. То есть не сказки, конечно, а былины. Потому что героические и потому что - правда. Хоть и происходит действие порой в незапамятные времена, "когда между страной детей и временем взрослых проходила граница". Впрочем, это лишь знаем и понимаем, что все описываемое - правда. Сам рассказчик ни в чем подобном не уверен. А потому всегда сверяется с персонажами. Сначала идет рассказ "Две шляпы" - забавный, кстати, в самом деле про две шляпы. Ну еще и про две удочки, про щуку еще и про мокрые брюки. А через три страницы - рассказ "Доля вымысла": " - А рассказ обо мне почитаешь? - Ну┘ ради такого случая┘ И я ему читаю "Две шляпы". Он слушает молча, не перебивает, даже не вертит в руках любимую рулетку. - Только все это неправда, - говорит он, когда я замолкаю. - И никакой шляпы я не ронял. - Ну, шляпы не ронял, - соглашаюсь я. - А остальное? - Значит, и остальное тогда неправда┘"
Остальное - все-таки правда. Да и про шляпу - правда. Потому что если у нас день, то в Америке - ночь. Наверно.
