Простые движенья, о-о-о

Кристиан Крахт. 1979. Роман / Пер. Татьяны Баскаковой. - М.:Ad Marginem, 2002, 288 с.

Что-то случилось в последний год с этим воздухом, с этими книжками, с этими писателями. С этими переводчиками, в конце концов. Скучная, пустая скороговорка Кристиана Крахта "Faserland", которую год назад пытались выставить манифестом поколения, так и не стала культовой - хотя переводчица Татьяна Баскакова в послесловии, а критики в рецензиях честно пытались заполнить ее сверкающую пустоту аллюзиями на Данте, Босха, "Кольцо Нибелунгов" и другие модные культурологические брэнды.

"1979", кажется, не только сильнее и страшнее, но и гораздо лучше переведен. Начинается он вполне по-faserland"ски: с перечня стильных фирм, с душного декадентства. Но герой неожиданно начинает действовать, испытывает какие-то эмоции, снашивает, как в сказке, несколько пар обуви, от ботинок Берлути до деревянных башмаков концлагеря, меняет рубашки на концлагерный минимализм. И тут как раз выясняется, что разницы между этими брэндами, в сущности, никакой и нет, так что абсолютно неважно, в каком именно стиле декорировать свою - простите мне это громкое слово - душу.

Что там говорят про немецкого "поп-литератора" Кристиана Крахта? Сын швейцарского миллионера, внешность нежного арийца. Объясняет журналу GQ, что последние три года живет в Бангкоке не только потому, что ненавидит Европу, а еще и потому, что у Бангкока нет центра, "нет современного искусства и того, что можно было назвать "современной таиландской литературой"". Это все очень cool, очень стильно, очень мило. Идеальный рекламный мальчик, блестяще вписывающийся в любой свой роман. Одинаково изящно носит личину скучающего денди-дизайнера, различающего 150 оттенков красного, и не менее скучающего поп-культурного проповедника, глядящего в Камбодже на землю, пропитанную кровью красных кхмеров.

Его книги легко и приятно интерпретировать. Общество потребления, разрушительная энергия консьюмеризма, показная пустота, апокалипсис в одной отдельно взятой душе, все дела. Его книги легко и приятно переиначивать. "Его светло-коричневые идеи были от Данте Алигьери. Кристофер мне однажды рассказал, что это лучшая обувная фирма в мире, есть даже клуб владельцев личного ада от Данте┘".

Одно только: сам Крахт не носит ни барбуровских курток, ни ботинок от Берлути. Пьет только чай. Считает, что автор не должен объяснять, что он хотел сказать в своей книге: это все и так уже должно быть вделано в текст. А самое ужасное - он абсолютно счастлив, и никакого ада в его душе нет. Вокруг - да, может быть, попахивает жареным, но это привычный пейзаж, беспокоящий лишь тех, кто к нему еще не привык.

Нас то есть. Читателей.

Босху не нарисовать картинок к романам Крахта. Гораздо удачнее модного немца могла бы проиллюстрировать Лени Рифеншталь, если бы сделала клип на песню "Простые движенья" группы "Тату". "Faserland", по признанию самого автора, был всего лишь "историей изничтожения, или, скорее, череды эрзац-действий"; в "1979" эта история изничтожения становится слишком буквальной.

Что-то случилось в последний год с этим запахом жареного, с этой модой, с этим обществом потребления, которое, не морщась, потребляет романы Крахта. В "1979" молодой немец, дизайнер, путешествует в 1979 году со своим другом Кристофером по Востоку. В Иране на вечеринке (где, в частности, шестилетняя девочка в ажурных чулках, подвязках, трусиках и белом лифчике принимает кокаин) герою предрекают, что он в ближайшее время будет "ополовинен, чтобы потом снова стать целым". Так все и происходит - и это "ополовинивание" продолжается до самого последнего слова книги. ("Ополовинивание", именно так. "Минималистский" стиль Крахта передан Татьяны Баскаковой с тяжеловесностью человека, прекрасно знающего о Данте, но не подозревающего о существовании барбуровской куртки.)

В Иране герои появляются в тот самый момент, когда в стране меняется власть, - но это совершенно не важно, потому что Кристофер, "вторая половина" героя, умирает от передозировки наркотиков. Во время паломничества в Тибет герой встречает молодого монаха, который называет его Бодисаттвой - точнее, Body Shattva, - но это совершенно не важно, потому что эти слова ничего для героя не значат. Потом герой попадает в китайский концлагерь, где наконец не важным становится вообще все, кроме жажды, голода, потери веса ("ополовинивание"), чтения Мао, "желания самоисправления". "Когда я писал, я то и дело громко смеялся, потому что думал: такой китч в наше время просто невозможно писать всерьез", - цитирует в послесловии Таньяна Баскакова интервью с Крахтом. Но китч этот настолько запределен, настолько нарочит, что перестает быть китчем, становится привычным пейзажем.

В "Faserland"e" у читателя и критика был соблазн отождествления себя с героем. С героем "1979" ничего нельзя сделать: его нельзя пожалеть, ему нельзя ужаснуться, с ним нельзя себя отождествить.

Вот что произошло за последний год: ничего.