Вероника Гудкова Роберт Ирвин. Арабский кошмар: Роман. Перевод с англ. В.Когана. - СПб.: Симпозиум, 2002, 335 с. Николай Фробениус. Адская притча: Роман. Перевод с норвеж. Н.Беляковой. - СПб.: Азбука-классика, 2002, 224 с.
Киплинг недаром взывал: "Запад есть Запад, Восток есть Восток".
И хотя британский классик полагал, что сойтись вместе этим противоположностям не удастся ни при каких обстоятельствах, противоположности все-таки притягиваются. Просто подход разный. Уроженцы Востока чаще всего используют прагматическую сторону западной культуры - укрепляя собственное благосостояние, но не позволяя чуждой идее отравить сознание. А европеец алчет причаститься загадочной мистике Востока. Известный английский медиевист Роберт Ирвин написал свою книгу в 1983 году - задолго до того, как под "арабским кошмаром" стали пониматься теракты в экономической столице сильнейшего западного государства. И назвал он свою книгу - на языке оригинала - "The Arabian Nightmare", что подразумевает кошмар в узком смысле страшного сна.
Сон, как известно, состояние сугубо внутреннее, то есть то самое состояние, за которым европейцы и едут на опасный Восток, претерпевая опасности и лишения, часто не постигая сакральную сущность и тайну Востока. Такое вот причащение-паломничество совершает Бэльян, который прибывает в Египет с тайной шпионской миссией, а на самом деле ведомый неясными призывами из собственных грез. В Каире его поражает странная болезнь - он видит кошмарные сны жестокого и непонятного содержания, поражающие не только дух его, но и тело. Восточные люди, к которым Бэльян обращается за помощью, рассказывают ему об Арабском кошмаре - бесконечном бессознательном страдании, приходящем во сне и забывающемся наяву, из-за чего рациональное сознание европейца не может ни выявить причину страдания, ни бороться с ним.
Постепенно кошмар все основательнее поглощает внутренний мир европейца, и он вполне в буддийской традиции (бабочка, которой снится, что она Лао Цзы) перестает осознавать, что есть сон, а что явь. Арабский кроваво-эротичный кошмар с видениями совокуплений, битв и казней - или его рациональная, но оттого не менее непознаваемая европейская жизнь с неумолимой связью причин и следствий.
И пока околдованный европеец, рожденный постфрейдистским воображением нашего современника, борется с темными сторонами собственного подсознания, его "диалектические соперники" - арабские "контрразведчики" - избавляются от угрозы шпионажа, исходящей от Бэльяна.
А что? Может быть, и на самом деле не было никакого Каира, давадара, мамлюков, Англии, Европы и Святой земли, а была только странная арабская книга с непонятными притчами, из которой пришла к Бэльяну таинственная и страшная Обезьяна, чтобы забрать его разум?
"Симпозиум" издал "Арабский кошмар" на русском очень вовремя. Большинство интеллектуалов, которых остро интересует проблема европейско-исламского противостояния, купят эту метафорическую книгу, прельстившись суперобложкой с изображением типажа с арабской вязью на лбу. И станут очередными жертвами обманчивой ясности Востока. Но взамен злободневной истории о нарушителях мировой гармонии читатели получат немало любопытных знаний о внутренней, изнаночной истории средневекового Леванта - и словно наяву вдохнут его живой аромат.
У европейцев, кстати, тоже хватает своих, европейских кошмаров. Однако это не таинственная и ироничная арабская вязь "Тысячи и одной ночи", обманка, насмешливый морок - это чуть монотонный, немного нравоучительный кошмар загробного мира и Страшного суда из пуританских апокрифов, созданный фантазией богословов в назидание грешникам. Именно в такой кошмар - полусон, полусмерть - погружается, растворяясь в нем по частям, герой романа Фробениуса "Адская притча" Ульрик Маннинг. В качестве путеводителя по аду, совершенно кафкинскому анти-Лондону - "Городу А." Ульрику тоже достается книга. Утерянные главы из "Дневника снов" знаменитого духовидца Эмануэля Сведенборга. Ему обещали: "труд - путь к спасению" - продление загробного существования на время дописывания этого труда, по последним, так сказать, уточненным данным о состоянии преисподней, а уж потом вместо ада метафизического (вечного кошмара) его ждет ад экзистенциальный (вечное небытие, которое еще страшней).
У бедного Ульрика в аду все, как и следует в антигороде, получается навыворот: бытие становится небытием, преданность - предательством, любовь - отнюдь не фигуральным пожиранием ближнего. Подразумевается, что это и есть истинный ад, живущий внутри нас. Мысль не новая, хотя оттого не менее кошмарная.
А вообще если сравнить две адские книжки┘ У Ирвина-историка чтение получилось занятней по крайней мере потому, что он рассказывает (сочно и ярко) о незнакомом мире, который лишь отчасти, как в слишком выпуклой линзе, искажен его фантазией. Фробениус же в своем собственном понимании ада как пристанища убийц, наркоманов и кровожадных тоталитарных лидеров с лицами Муссолини, увы, неоригинален. Странно, почему европейцы и рай, как в "Замке", и ад, как в "Адской притче", видят административными механизмами, государством, учреждением? Страшней тоталитаризма зверя нет, или есть тоталитаризм, вырвавшийся из законодательно-административной клетки.
Эта странная и несгибаемая кривизна евроцентрического видения загробного мира едва ли понятна восточному человеку - такому, например, как житель Каира из "Арабского кошмара", живущего по нелинейным законам.
