Две истории

Юрий Мамлеев. Вечная Россия. - М.: АиФ-Принт, 2002
Семен Файбисович. Вещи, о которых не. М.: ЭКСМО-Пресс, 2002

Юрий Витальевич Мамлеев, автор прозы таинственной и потусторонней, сочинил трактат, посвященный национальной русской идее. Мамлеевская философия - предмет, неотделимый от его "нутряных" романов и рассказов: мысль его идет через тернии к звездам, а точнее, сквозь мутные рожи подзаборных голубчиков к непостижимости Абсолюта. В "России вечной" Мамлеев собрал, обобщил и осмыслил все те религиозные и литературные русские драгоценности, что, собственно, и породили его прозу. Собрал бережно и представил нам мягко и аккуратно, так, чтобы стало ясно: консервативная революция неотвратима, а жертв и разрушений не будет. Генеалогия нашего национального "я" оказалась последовательно-четкой - индуизм, восточное христианство, дремучие смертолюбивые секты, славянофилы, отшельник Леонтьев, заботливо выстроенный ряд антизападной мистической прозы и поэзии, наконец, собственная мамлеевская доктрина, в центре которой находятся медитативные размышления русского человека о бездонности его грандиозной державы.

Кому пригодится это мамлеевское сочинение?

Во-первых, поклонникам его прозы, коих немало - потому что подлинный смысл его рассказов о безумных старушках, детях-садистах и "задумчивом киллере" (так будет называться его новая книга) ясен только в рамках такой национальной философии. Иначе, не задумаваясь о России, писателя можно принять за очередного сюрреалиста и самым постыдным образом ни черта в нем не понять.

Во-вторых, всем тайным и явным сторонникам консервативной революции. "Россия вечная" - основополагающий текст, вслед за которым (но только вслед!) уместно вспоминать Дугина, хвататься за Сорокина или Лимонова, etc. Мамлеев был прежде всех и всех впереди остается. Наивные и вредные иллюзии о русской литературе как о чистом искусстве, далеком от философии, религии и смерти, начали разрушать отнюдь не в сегодняшних схватках с "Идущими" и саратовским судом - об этом недурно бы помнить каждому юноше, обдумывающему Россию.

В-третьих, мамлеевский замысел действителен и в "научно-популярной", так сказать, сфере. Книга написана достаточно ясным и точным русским, чтобы усаживать за нее гимназистов и студентов. Именно она, а вовсе не всякая муть и шваль типа Карла Поппера с гнусным открытым обществом и его врагами, должна воспитывать умственную активность начинающих гуманитариев. Мамлеев в этом смысле выполняет главную задачу, возложенную на него духом русской метафизики, - а именно демонстрирует, что нашему государству не нужна и, слава Богу, никогда не понадобится философия в чистом виде, выжатая из литературы и богословия. Потому что именно такая очищенно-научная философия превращает общество в стадо дегенератов. Мы знаем уже, что сделали англосаксонские позитивисты и французские постмодернисты - смею надеяться, что Россию сия чаша обойдет. У нас философию пишут романисты, поэты и священники, священники, поэты и романисты. Мамлеев из них сейчас - важнейший.

* * *

Известный московский художник Семен Файбисович написал очень скверную документальную историю своей несчастной любви к покинувшей его жене. То, что история скверная, становится ясно очень быстро - прежде всего потому, что книга его написана как бы "поверх" первого, всем известного, гениального романа Лимонова. Однако там, где Лимонов представляет нам сияющего достоевского страдальца, которого корежит от несоответствия нью-йоркской семейной трясины платоновской "идее Лимонова" и "идее жены Лимонова", герой Файбисовича предпочитает тоскливо и занудно жаловаться.

Оставшись без семьи, пережив целый ряд пренеприятнейших катаклизмов, заболев в конце концов диабетом, он не извлек из происходящего ровным счетом ничего. Будь он нашим другом, родственником или просто частным человеком, у которого беда, мы могли бы ему посочувствовать, однако литература вопреки всяким западным мнениям - все-таки не психотерапия, а, извините, способ переустройства человеческого нутра, а вот как раз переустройства этого, духовного преображения, у Файбисовича нет как нет.

На нескольких сотнях страниц нам излагают, кто кому что сказал, кто кому отказал от дома, как плакались в жилетку, как вели себя при этом интеллигентные люди и тому подобное. Скука смертная, высокодуховная, аэропортовская. Люди все "приличные", абсолютно бездарные и по-крысиному осторожные, никакого тебе Лимонова, шаг вправо, шаг влево считается за моветон. Не помогает в этом смысле даже публикация Файбисовичем весьма интимных подробностей без использования псевдонимов - крайняя примитивность в содержании не может быть спасена этой квазилоханкинской истерикой, криком: "Я про всех вас расскажу!"

Вся эта бесконечная авторская жалость к собственной персоне, а также тараканья мелочность взгляда, в котором нет ни глубины, ни тайны, а есть только обида за оставленную в холодильнике протухшую рыбу, - вся эта чепуха, признаюсь, наводит на мысль об общей импотенции либеральной мемуарной словесности. Помогают в этом и недавно изданные тексты Анатолия Наймана и Ефима Эткинда, в которых мы видим тот же набор из местечкового самолюбования и трехкопеечной злобы.

Между тем однажды эту серую закономерность жизнеописаний "людей из интеллигентной тусовки" удалось преодолеть. Я имею в виду гениальную повесть Сергея Гандлевского "Трепанация черепа", в которой Сергей Маркович, вроде бы так же, как и Файбисович, рассказывая о взаправдашних житейских кошмарах, сумел космически далеко выйти за рамки жанра "сейчас Абрам Моисеевич расскажет, как ему плохо и что у него болит" и написать текст метафизический, горький, безжалостный.

Но так, как случилось лет пять назад у Гандлевского, случается крайне редко. Культурные люди остаются культурными людьми, они любят длинно и нудно поговорить о том, какие они непонятые и несчастные, книги их издаются, карусель крутится, вот только на то, чтобы читать весь этот страдальческий поток, нет уже, каюсь, никаких сил и никакого терпения.