От третьего лица

Эта книга - не занимательная порнография. "Мемуары┘" прежде всего дань популярному жанру исторической псевдомемуаристики, первейшей и самой очевидной задачей которого является безболезненное внедрение исторических знаний нашим узкоспециализированным современникам, воспринимающим чтение только в качестве отдыха.

Автор подробно изучил один из самых путаных периодов в истории Европы, Римской Церкви и папства - момент зарождения Реформации. Миг интимный, как любое зарождение. На жизнь придворного карлика Пеппе, наперсника Римского Папы, пришлись "троепапие", "95 тезисов" Мартина Лютера, правление пап Александра VI Борджиа и Юлия II, деятельность папы-гомосексуалиста Льва X.

Особенность "Мемуаров придворного карлика┘" в том, что, кроме сугубо исторической компоненты, автор-философ привносит в повествование свой взгляд на гностицизм, зародившийся в раннехристианскую эпоху и отчасти сохранившийся до сих пор (в том числе в соловьевско-бердяевском учении о Софии и Логосе). Это непредвзятое отношение писателя к "гностической ереси" тем более странно, что сам Дэвид Мэдсен, если верить издателям, - католический монах. Человек, положение которого обязывает чуждаться любой ереси.

Как, впрочем, и проповеди сексуальных перверсий - тех же извращений, но не идеи, а естества. Сугубое проникновение автора в тайны и тонкости плотских наслаждений (а тем паче мужеложства) кажется для монаха несколько двусмысленным, в особенности после истории с американскими padre. Однако мемуарист Мэдсена - карлик Пеппе - располагает традиционно принадлежащим рассказчику правом читательского сочувствия, и его гностицизм, а также участие в сексуальных оргиях не вызывает у читателя, ежели он не закоренелый ханжа, явного отторжения.

Лояльность писателя-монаха в отношении к чуждой католику идеи объясняется пониманием того, что главный залог читаемости книги в наши дни, помимо половой политкорректности, - это иллюзия самостоятельного читательского выбора между "правым" и "виноватым".

Стараясь соблюсти "чистоту эксперимента", Мэдсен добровольно отказывается от права "прямой речи" и порой сбивается на явный гротеск. Носителем католической идеи он делает инквизитора, непримиримого борца с ересью и личного врага Пеппе.

Однако по мере развития мрачно-романтического сюжета в духе Гюго (с калеками-уродами, тайными отправлениями культа, аутодафе и подземельями Ватикана) акценты отчасти сдвигаются. Инквизитор оказывается в положении преследуемой жертвы и, подобно первым христианам, погибает от руки магистра-гностика на арене Колизея. При этом он остается верен (в своем понимании) гуманистической идее изначального милосердия Творца. А карлик Пеппе, бичуя нечистоту этого мира, сотворенного дьяволом, лишь усугубляет ее: он, гностик, не только маскируется под своего в папских кулуарах, но убивает "за идею" своего друга-папу.

Финальный аккорд в мемуарах Пеппе - обретение им дочери. Единственного оставшегося у него на земле близкого существа. Случайно зачатой в процессе сексуального акта, долженствовавшего, напротив, знаменовать отречение гностика от "созидательного секса" и презрение к оному, как к орудию сатаны. Так что жизнь по воле автора сама продемонстрировала убежденному гностику свои истинные ценности.

Сложно сказать, что именно - особенности оригинального текста "Мемуаров┘" или шероховатости перевода - виной тому, что в речи карлика, живущего в начале XVI столетия, встречаются пассажи вроде "я подгонял свои куцые ножки, так что они выделывали смешной pastiche на спринтерский рывок". Но, допуская, что так, по-современному, и хотел сказать монах Мэдсен, легко увидеть за его перегруженной прозой метания молодого человека в форменном блейзере католической школы, что пытается по дороге домой разобраться в сущности Истинной Веры.