Темнота зеркал

Пол Теру. Моя другая жизнь: Роман. Пер. с англ. О.Варшавер, С.Белова. - М.: Иностранка, 2002, 536 с.

Вряд ли писатель может быть когда-нибудь счастлив.

Более того - чем лучше литератор, тем серьезнее заедает его экзистенциальная шизофрения-изжога, тем больше поводов для недовольства миром.

Однажды Пол Теру осуществил мечту, преследующую любого романиста, - он встретился со своим идеальным читателем. Читательницей, одинокой ведьмой, живущей на севере в деревушке под названием "Черная яма", убившей здесь своего мужа. Зато на полках у нее - полное собрание сочинений Теру, а образы дальних, жарких стран из его текстов - главные обманки и иллюзии, коими питается одинокое и заброшенное существо.

Эпизод этот называется "Самый короткий день в году" и строится на нашем напряженном ожидании: расколется писатель перед своей почитательницей или нет. Не расколется, потому что человека, образ которого возникает из его книг, не существует.

Встреча в "Черной яме" не приносит рассказчику ни радости, ни удовлетворения: это, должно быть, весьма неприятно - нос к носу встретиться со своим собственным небытием.

Американские романисты среднего поколения создали канонический образ отшельника и мизантропа, сосредоточенно ваяющего что-то на пишущей машинке, прикуривающего одну сигарету от другой, раздраженно комкающего написанное. Законченный персонаж такого рода - писатель из фильма "Дым", снятого по сценарию Пола Остера.

Кстати, они очень похожи, эти два Пола - Остер и Теру. Оба выстраивают метафизические конструкции по принципу "из какого сора", оба предлагают универсальные метафоры, одухотворяющие повседневность. Ищут точки соприкосновения с действительностью и не находят их.

Соседи по поколению, они особенно трепетно относятся к писательскому ремеслу, так как потратить жизнь на какие-то несерьезности да фитюльки не очень-то уж и приятно. Сам себя уважать перестанешь.

Понятно, отчего это происходит: Америка не Россия, литература здесь никогда не существовала на первых ролях, часть не мюзикл, не важнейшее из искусств. Потому писатели могут заниматься своими внутрицеховыми проблемами, описывать творческие кризисы и метания. Востребованность их возникает, только если они выходят за рамки фикшн, делают фильмы, берут интервью или ведут интеллектуальные шоу на телевидении.

В похожем положении, кстати, сегодня находится российский театр, который, перестав быть кафедрой, стал либо развлекать, либо заниматься выяснением сути театрального искусства. Очень, между прочим, близкая параллель с тем, что происходит в актуальной словесности, освобожденной от каких бы то ни было обязательств перед читателем.

"Моя другая жизнь" - как раз из таких вот специфических книжек, в которых писатель выясняет отношения со своим внутренним голосом. Замысел и свеж и традиционен одновременно: "Это - рассказ о жизни, которую я мог бы прожить, мемуары о том, чего не было. Однако в пародии, как в шутке, есть доля правды. Кроме того, память - свойство особое. Из всего этого следует, что даже воображаемая жизнь напоминает жизнь прожитую. Впрочем, в этой книге я руководствовался исключительно тем, что нашептывал мне мой alter ego: "А что если?.."

Тем не менее разве писатель изначально не устроен, как существо, проживающее сразу несколько жизней? Ровно по количеству написанных текстов. Все эти выдуманные персонажи и предложенные читателю обстоятельства - весь этот джаз вытягивается из самого что ни на есть нутра, выказывая то одну, то другую сторону писательской личности, "внутренние демоны" тоски и одиночества, низменных страстей и горних порывов. Не всякий писатель может называться автором, но только автор умеет перевоплотиться (даешь систему Станиславского!) и разыграть то, чего никогда не было, сделать отсутствующее реальным. Настоящий писатель похож на актера, тоже ведь работающего своим телом. Только в отличие от театрального деятеля слова у романиста не заемные. Пол Теру дает персонажу "Моей другой жизни" свои имя и фамилию, описывает ситуации, приближенные к "боевым", - поездку на край Африки в затерянный лепрозорий или рассказывает о дружбе Пола Теру с Энтони Берджессом, о своем обеде с английской королевой и о том, как сподобился украсть китайскую антикварность.

Все это, смею верить, случилось с натуральным Полом Теру в жизни. Однако интерпретация событий и поступков и есть та самая "прибавочная стоимость", делающая бесцветное вещество жизни фактом литературы. В полном смысле этого слова.

Осмысление прошлого делает бывшее небывшим. Описание его переводит реальные происшествия в условный план, потому что в голове романиста, а затем уже и в читательской голове, все то, что якобы было, переделывается в стройную версию, гипотезу с четко выписанной моралью.

Реальность же не может иметь однозначных оценок, она никогда не расходится на правильные выводы и умозаключения. Единственный способ навести порядок в своем внутреннем хозяйстве - убить событие или человека, выведя его на бумаге.

Зачеркивая важные для себя эпизоды жизни, Теру приступает к убийству предметов. Единственная глава романа, лишенная внешнего динамичного сюжета, - список распакованных Теру вещей, которые после развода с женой приходят из Лондона. Все это более не нужно, потому что у человека, написавшего несколько книг, оказывается несколько жизней - ровно по количеству написанных и изданных текстов.

Автор более не принадлежит этому миру, он уже давно спрятался там - в умозрительных пространствах собственных книг, умер и подглядывает, стараясь живым казаться средь людей. Такого человека уже давно нет с нами. Поэтому его всегда будет мало. На него нельзя надеяться, невозможно положиться, он всегда будет ускользать. Потому что ему есть куда ускользнуть.

Не то, что мните вы, природа.

Челябинск