Глеб Шульпяков. Лучший материал мартовской "Иностранки" - это, конечно, "Я, Феллини": монолог режиссера в записях Шарлотты Чандлер (пер. с англ. Валерии Бернацкой).
Вы скажете, что уже вышла книга. Что Шарлотта эта не бог весть как за классиком удачно записывала. Но ведь журнал на то и журнал, чтобы отжать из текста самое-самое.
Что и, спасибо редакции, вышло.
Но даже не в этом дело. Так получилось, что эти заметки я читал в Римини: на детской родине Феллини. Так вот, там, в дождь у моря, монолог режиссера звучал иначе. Он - как бы это сказать поточнее? - резонировал: при том что о самом Римини в тексте было всего два абзаца. Но - вот парадокс - идеосинкразийный пейзаж феллиниева детства каким-то образом все же влиял на его взрослый текст. Даже в записи.
Это - пустой пляж и мокрый мусор. Это - когда на ветру хлопают пестрые флаги и лежат, как скелеты, шезлонги. Это - море, которое все крутит и крутит свои бумажки. Это - когда цирк уехал, остались одни ракушки. Ну и ты залезаешь на занесенный песком катамаран, открываешь журнал наугад, читаешь: "Думаю, самое страшное для меня - жить так долго, что на свете не осталось бы никого, с кем я мог разделить воспоминания" - и оглядываешься.
Никого!
Вот поэтому и лучший.
Остальные материалы номера - с уклоном во Францию.
Это новая французская проза из антологии "Десять" плюс "Одиннадцать". В предисловии к ней Уэльбек талдычит, что потоки информации несовместимы со значимостью литературы, как вид из окна TJV с картиной Рембрандта. Кто спорит? Да и выход, по Уэльбеку, несложен: момент покоя, когда стоп-кран уже сорван. Любопытно другое. С последних страниц номера бубнит Роб-Грийе (пер. с фр. И.Радченко) - и его стоит услышать. Хотя бы потому, что именно с легкой руки этого человека французский роман превратился в поток элементарных частиц - и рассеялся в атмосфере.
Уэльбек - это и есть лучевая болезнь французской литературы, безнадежный пациент, которого никак не удается перевести из реанимации в общее отделение, для умирающих. Попытка "значимости литературного слова" от Уэльбека обречена, да хотя бы потому, что веселый и здоровый старик Роб-Грийе нежно размажет каждого, кто приблизится к литературе. Примерно так: "Посмотрите на нашего великого Уэльбека: он имеет диплом агронома, он продает свои романы сотнями тысяч экземпляров, а вид имеет все более удрученный. Надо как-то помочь бедному юноше".
Как тут не впасть в депрессию?
Вот вы - вы помните московский концептуализм советского разлива в девяностые годы? Тоже ведь плюнуть некуда было, в каждой бочке затычкой был этот "Мо-Ко". На Западе за "Русскую Ли" отвечал? Отвечал. Водку на банкетах выжирал? Выжирал. В литературные журналы гадил? Гадил.
Но тоже ведь - кончился, спекся, скукожился, высох.
Так и с французами. Дайте срок, Бегдебер, Мари Н"Диай и Туссен старикана Грийе завалят. Жаль только, что Уэльбека уже не вылечишь.
Теперь Мервин Пик. Это псевдоготической роман "Титус Гроанский", чьи фрагменты печатает в марте журнал. Смесь "Замка" с фильмами Гринуэя на языке Генри Джеймса и Томаса Пикока. Избыточность в каждом кадре. Много жира, пыли, вони, слизи, перхоти и плесени - абсолютных субстанций этого мира. Плюс ирония по поводу собственных аллегорий. Так что не поймите роман буквально. Поймите как тесный, темный, сырой и страшный, но все же выход из тупика, в котором топталась литература сразу после кошмаров той Войны.
Читать роман целиком необязательно. Тут как с фильмами того же Гринуэя: его можно смотреть по кадру, по мизансцене, по абзацу. Цедить, обкатывать, смаковать, упиваться. Перечитывать как "карла рывком забросил свое тело на балку и помчался по ней на четвереньках с проворством, приличествующим более в джунглях, нежели на кухне".
Перевод-то - Сергея Ильина!
Теперь - апрель: капель, макрель, форель, кобель. И снова французы. Видно, что из московского визита Бегбедера журнал выжал все, что можно. Так что, во-первых, читайте с ним интервью и, во-вторых, его опус "Последняя инвентаризация перед распродажей" (пер. с фр. И.Волевич).
Это такой популярный жанр - список лучших плюс комментарий. Собственный приговор старых и уставших от своего величия литератур. Каталоги, карточки, системы, пасьянсы. Антологии по половым и прочим признакам. Помните опрос по поэзии в РЖ? Этот вирус даже к нам занесло - но что французу хорошо, то русскому еще рано, да и случай Бегбедера - от "преподавательского синдрома". Ему бы в школу учителем, а он публикует 50 лучших произведений ХХ века, что выбрали посетители FNAC и читатели "Монда". Публикует и комментирует.
Мысли Бегбедера по поводу Джойса и Кристи не ахти какие оригинальные. Но главное тут - не мысли, а пафос: "Отныне, когда образ, ощущение, звук или запах напомнят вам нечто другое... знайте, что это и есть Обретенное Время. Что это и есть Пруст. И это в тысячу раз прекраснее всех DVD".
Слушайте, слушайте: человек знает, что говорит.
Главный же и "созидательный" текст апрельского номера - это роман американца Пола Теру "Коулунг Тонг" в замечательном переводе Светланы Силаковой.
На экране - Гонконг накануне сдачи Китаю. Первый кадр - английское семейство "мама+сын" под покровом китайских небес пьют свой пятичасовой из фарфоровых чашек. Второй - их фабрика. Третий - китайские проститутки. Четвертый - снова "мама+сын". И, казалось бы, так по кругу.
Но. Это грустный роман о другом: о том, как англичан медленно выдавливали с колониальной территории, когда железная Тэтчер сдала Гонконг китайцам за копейку, забыв своих, как Чехов Фирса. Так что роман получился таким закатно-имперским, декадентским, лирическим. Гнусные спецслужбы Китая против прозрачных традиций английского семейства. Мутная взвесь рисовой водки против янтарного виски. Слизь китайской кухни - и сухая овсянка.
Побеждает, конечно, Китай. Любовь разбита, главный герой и его мамаша убираются в Лондон, но сердце не камень: болит и болит по Гонконгу.
Ну и самый волшебный эпизод романа, от которого сводит скулы, - так хорош, и красив, и печален. Это - когда вы бросаете все и садитесь вдвоем на ракету. Вы плывете из Гонконга в Макао через грязный пролив, а во влажном воздухе кипит закат и вокруг шныряют китайские джонки. Когда не зажигая света и не снимая отсыревшей одежды, вы ложитесь на застеленную кровать - и лежите бок о бок, даже не прикасаясь друг к другу, а по темному потолку проплывают тени неведомых тварей и траулер надрывается в заливе о том, что все скоро кончится.
Но как процитируешь атмосферное это давление?
