Мертвых маленьких зверюшек он с собою приносил

Баян Ширянов. Занимательная сексопатология: Сборник рассказов. - М.: ЗебраЕ, 2002, 496 с.

ДЕТИ ЗЕБРЫ узнают свою мать по расположению полос. Не важно - рысь ты, кролик, жаба, журналист. Дети зебры узнают тебя.

Издательство "Зебра Е", выпускавшее в основном книжки Виктора Ерофеева и прочие "Русские цветы зла", принесло нам новую серию - "Дети зЕбры". Именно так, с большим Е. Антропофобный жуткий зверь, эта самая Ебра. Говорит и думает только об одном, рот имеет вместительный, глотку - глубокую, шкуру - полосатую, половые признаки - недвусмысленные, интерес к извращениям - неутолимый. Это про Ебру стишок: "К нам недавно приходил некропедозоофил". Не любит людей, себя, окружающий мир и все остальное. Может пьяно умилиться собачке или Л.Н. Толстому, но быстро спохватывается, берет себя в руки и, то зверея, то снижая темп, так и продолжает держать себя в руках - до тех пор пока, как в рассказе Баяна Ширянова, не изольется разноцветной спермой. На каждую новую обложку серии - свой цвет.

Любители животных, изучая зебр, выяснили, что "первая течка у кобыл бывает в возрасте 13-15 месяцев", но при этом "косячный жеребец кроет самок начиная с полуторалетнего возраста". Насчет течки позже, а косячный жеребец - это, понятно, растлитель малолетних Баян Ширянов, ставший после "Низшего пилотажа" самым ненавидимым и любимым писателем земли русской. "Занимательная сексопатология" не добавит ему ненависти, но и любовь не отнимет. Поступает он просто: собирает то, что с 1993 г. было издано в культово-эротической газете "ЕЩЕ", сует туда всякие мелочи, написанные для разных "Спид-инфо" и "Мегаполисов" - и издает отдельной книжкой про секс, шизого орла ему под облакы.

Читатель, отсмеявшись на первых рассказах, оценив полет мысли и других частей тела, через несколько десятков страниц начинает чувствовать некоторое томление - слова "х.." и "п...." неожиданно, но сильно надоедают, а действия, производимые данными органами, начинают повторяться (трах со злым духом, трах между небом и землей, порносъемка, трах с телевизором, трах по телефону, трах в горах, таинство онанизма, трах в горах... пошли по второму кругу). Правда, это томление разряжается, как только слова "репортаж", "журналист" и "газета" начинают встречаться чаще, чем слова "трах", "член" и "влагалище". И наконец, читатель понимает, что перед ним - сборник журналистских секс-расследований. А журналистика, как известно, воспитывает здоровый скепсис: нет, это он врет, так быть не могло, и интервью с Хангой у него какое-то ненатуральное, и Бари Алибасов слишком вялый, и вообще чего только журналисты не придумают.

Тут читатель, не дочитав шестую главу - а стало быть, и не заметив, что после шестой главы сразу идет девятая (седьмая с восьмой оказались настолько чудовищны, настолько непристойны, большие, красные, с надувшейся фиолетовой головкой, что в книжку просто не поместились), снова лезет в начало, в те тексты, которые он сперва воспринял как fiction - чистую, словно слеза не тронутого еще ребенка. Рассказ про оргазм от тараканов - черт его знает, звучит жизненно. Член, отвалившийся после трахания с каменной богиней, - ну всякое бывает, мало ли мистического вокруг нас.

И тогда читатель закрывает это голубенькое пособие по теории и практике партийной советской печати. И некоторое время задумчиво смотрит на название. Резко бледнеет, потом краснеет. Понял, да? "Занимательная сексопатология" - это означает, что тебя нае..., как маленького.

Единственное, что связывает книги Баяна Ширянова и Софьи Купряшиной, - не считая, конечно, страшного Ебры-зверя, - то самое слово "х..", милый спутник и друг их милый. Больше ничего общего между ними нет. Его обложка голубая - ее розовая; его рассказы построены на сюжете и теме - ее на жестком, страшном, плотном письме.

"Купряшина полагает, что моральные ценности аморальны", - учит в предисловии к сборнику "Счастье" Виктор Ерофеев. Мораль? Ценности? Купряшина пишет о "дне"? "Дно" - в нас самих? Господи, какие глупости. Да, слово "х.." добавляет жесткости, но не означает, что речь пойдет о моральных ценностях.

Лучшие рассказы сборника - "Война", "Посещение графа Толстого", еще два-три - поддаются пересказу, переводу на простой язык: вот сюжет, вот изобразительные средства, вот мораль, вот "дно", вот бездна, звезд полна. Остальные пересказу не поддаются.

Потому что это - не рассказы. Просто куски текста, существующего вне законов прозы. Жесткий, страшный, тупым ножом нарезанный текст. И смотришь не на ломти эти кривые, а на крошки: надо же, какая прекрасная фраза. Надо же, какое паскудство, какое унижение, какое паче гордости! Надо же, мутен сон, месячные, горькие папиросы, подернутые гангреной босые ноги, над декорациями идет снег. В каждом абзаце - звериная сила, сходящая на нет к началу следующего рассказа. Прочитаешь - и как не было, нечего вспомнить, только вдруг кажется, что ноги обморожены, или саднит в низу живота, или осень наступила. Ну и ничего, ну и ладно. И незачем вспоминать.

Больше всего этот сборник похож на букварь, точнее даже - на специальные наборы, как в детстве, которые назывались "Касса букв и слогов". Из букв тогда составлялись слова, красивые, настоящие; из слов - предложения, мама мыла раму, а какая-то Маша ела кашу. Фразы поражали тем, что в них, из букв построенных, существовали и мама, и Маша, а потом поражали еще больше - тем, что ни мамы, ни Маши там на самом деле не было.

Софья Купряшина рассказывает об этих Машах, которых нет. Слепляет буквы в слова, ставит слова в немыслимом, сжигающем нервы порядке - начинала когда-то со стихов, от них недалеко ушла. "Пахнет жженым пером - мы с любовником жгли подушку. Мы выкинули телефон в окно, чтобы он не звонил. Пахнет тысячью несостоявшихся кур. Он прожигает мне сигаретой шею - и шея дымится - мясо сворачивается в лоскутки". Хорошая проза. И абсолютно пустая: ниоткуда в никуда. Несколько сотен страниц, несколько тысяч букв, несколько десятков х..ев. Почти никаких смертей. Счастье.

Неудивительно, что Ерофеев написал столь трогательное предисловие к рассказам Купряшиной: сам он по мере сил пользуется той же "Кассой букв и слогов". Хотя и не так безоглядно, не так естественно, гораздо менее яростно. И букву "х" использует реже и стыдливее. Но, прочитав в его предисловии фразу "У Купряшиной есть своя искренняя женская бездна", долго вглядываешься в последнее слово: не почудилось ли?

Зверь Ебра тихо ржет.