Петит

Когда их нет

Ярослав Могутин. Термоядерный мускул. Испражнения для языка. Избранные тексты. - М.: НЛО, 2001, 224 с.

Игорь Вишневецкий Воздушная почта. Стихи 1996-2001. - М.: НЛО, 2001, 96 с.

Станиславский утверждал, что и у самого плохого актера есть свои поклонники. Это к вопросу о литературных премиях.

У старейшей российской независимой премии имени Андрея Белого недавно случился двойной праздник: вышли в свет книги номинантов и победителя прошлого года и были объявлены лауреаты нынешнего. Собственно, первые, начиная с триумфатора, и перечислены чуть выше. Явление это отрадное, тем более что серийное (мы уже располагаем сходным набором за 1999 год). И отрадное оно безо всяких кавычек.

Премия Андрея Белого была учреждена в 1978 году самиздатовским журналом "Часы" и в те далекие годы поражала своей реальной независимостью: среди лауреатов числились весьма уважаемые (неофициально, разумеется) люди - Виктор Кривулин, Василий Аксенов, Саша Соколов и др. Тогда она представляла собой чуть ли не единственную альтернативу официальной литературе.

Но "были времена, прошли былинные". Сегодня премия, материальный эквивалент которой равен 1 рублю, по известным причинам утратила свою политическую ангажированность, а потому и львиную долю аудитории. Поэтому альянс премии с издательством НЛО можно только приветствовать. Иначе могла бы сложиться до боли знакомая по советским временам картина: тогда писателя было принято хаять, не давая возможности прочесть, ныне же допустимо воздавать хвалу столь же неизвестным текстам.

Собственно, уже давно замечено, что во все эпохи происходит некая универсализация науки, искусства, литературы, вырабатывающая общий метаязык описания. Так было в первой половине прошлого века, когда футуризм шел рука об руку с формализмом, а игры обэриутов неожиданно срифмовались с практикой Михаила Бахтина. То же происходит сегодня. И дело не в том, что Чудаков начал сочинять романы, а Жолковский - рассказы. Начиная со структуралистов литературоведение возомнило себя точной наукой или же решило эмансипироваться от вторжения непосвященных, а попросту читателей, по примеру физики или математики, доступных, понятно, немногим. Но предметом точных наук выступают объективные законы природы, тогда как литературовед всегда находится перед лицом авторского произвола.

Поэтому большинство ведущих структуралистов в конце концов ушли либо в литературу, либо в культурологию, либо в самоиронию, которую они сами назвали постструктурализмом. Это было вполне здоровое явление, поскольку предметом деконструкции в первую очередь выступал собственно научный дискурс.

Однако, как это всегда бывает, лишившись узкопрофессионального статуса, идея пошла в массы. Постструктурализм быстренько перекрестили в постмодернизм и со свойственной нашей державе категоричностью провозгласили его главным принципом партийности новой литературы.

С этого самого момента наша литература пошла нога в ногу с наукой. Теперь ее на полном серьезе стали заботить, к примеру, проблемы приоритета. Вот Михаил Сухотин замечает, что центоны в отечественную словесность ввел он, а Всеволод Некрасов полностью озабочен установлением истинного соотношения атомных весов Кибирова и того же Сухотина. Впору действительно открывать патентное бюро литературных находок.

Но главное не в этом. Казалось бы, герметические поэты в Италии, дадаисты во Франции, да и наши отечественные футуристы уже сто лет назад испробовали все мыслимые способы отчуждения от читателя. Ныне же все повторяется с удручающим однообразием. Читатель вновь совершенно сознательно выводится за пределы интересов поэзии. Мы попали в эпоху победившего Хармса, когда вываливающиеся старухи (солдаты - по Ярославу Могутину) куда более соответствуют нашему повседневному пейзажу, нежели воробьи.

Судя по номинантам премии Андрея Белого, чтение и произведение - вещи несовместные. Вполне допускаю свою малограмотность, но отказываюсь вычленить какой-либо смысл в таком, например, соискательном тексте Николая Кононова:

Нежат сугробы,

Ах, твоя милость,

Марту утробу,

Чтоб накренилось

И их сопрано -

Румяным дымом

С плеча бурана

Неизгладимо.

Понимаю, что стихи пересказывать нельзя, но все же, даже попытка произнести этот текст с нормальным синтаксисом: "Ах, твоя милость, сугробы нежат утробу марта, чтобы их сопрано неизгладимо накренилось румяным дымом с плеча бурана" - убеждает меня только в том, что знаменитая схема коммуникативного акта Якобсона приказала долго жить.

Но вот Могутин. Человек несомненно одаренный, несущий на себе отсветы темперамента Маяковского. Только вместо "громады любви и громады ненависти" он водрузил громаду лингама. Это его право, каждому сподручней решать, как именно плюнуть в вечность. Но ведь существует еще проблема "жизни после смерти". После Блока, по свидетельству Тынянова, остался лик, глазами другого великого поэта "глядят иконы". А что останется после Могутина?

Интересный и своеобразно переживающий Игорь Вишневецкий нашел самовыражение в алкеевой строфе, радость узнавания которой вместе с ним смогут разделить разве что ученики Михаила Гаспарова; лауреату премии Андрея Белого Елене Фанайловой нравятся стихи полулауреата Григория Дашевского, с чем мы их и поздравляем; Михаил Сухотин обогатил нас центонами и маргиналиями. Скучно, господа!

Маргинальность - признак здоровья литературы. Когда есть Блок и Бунин, Элюар и Мориак, Фрост и Сэлинджер, рядом с ними просто необходимы Крученых, Жене или Берроуз. Но когда их нет, тогда остается надеяться только на премиальный комитет имени Андрея Белого, потому что Станиславский утверждал, что и у самого плохого актера есть свои поклонники.