Крик молочницы

Сергей Спирихин. Конина (записки скотовода). - Ташкент, 2001, 112 с.

ПРЕДСТАВЬТЕ себе шумное застолье. И вдруг - внезапный приступ одиночества и усталости. Не привлекая к себе внимания, вы поднимаетесь с места и удаляетесь в комнату: темную и безлюдную. Попытка найти выключатель оканчивается неудачей, но понемногу глаза осваиваются и начинают различать предметы обстановки. Смех и голоса, пропущенные сквозь толщу стены, доходят до вас приглушенными, потерявшими опасную для внутреннего мира резкость модуляций. Достигая вашего слуха, они способны теперь заживо трансформироваться в воспоминания.

В комнате можно смотреть в окно, где, кроме улицы, фонаря и аптеки, ничего, вероятно, не обнаружится. Можно лечь на кровать - и вот вы уже извлечены из потока времени. Страх по поводу того, что ваше отсутствие будет замечено, сменяется страхом, что о вас забыли. И к этому страху забвения примешивается тайная надежда, что так оно и есть.

Нечто подобное испытываешь при чтении книги дневников Сергея Спирихина "Конина (Записки скотовода)". Трудно признать этот опыт дневниковой прозы законченным литературным произведением. И в то же время для каждого, кто прочел один из 50 разноцветных экземпляров "Конины", ценность этой книги представляется безусловной.

Как признался Спирихин на посвященной выходу "Конины" презентации (столь же домашней и малолюдной, как и сама книга), он не ставил задачу написать произведение о времени: он стремился к тому, чтобы сама книга стала частицей времени. Наряду с меткими наблюдениями и парадоксальными выводами книгу наполняют бытовые подробности, свидетельства о повседневном, логически недооформленные цепочки мыслей - случайных и необязательных на первый взгляд, даже для дневника.

Стиль письма сознательно (впрочем, насколько сознательно?) варьируется от прямого высказывания до ироничной игры, граничащей с заумью. Автор как будто пытается в каждой новой секунде оставить предельно точный слепок с самого себя. Избранный им метод чем-то напоминает публичное полуторачасовое падание со стульев, открытие невидимого памятника Комару и другие описанные в "Конине" перформансы "Новых тупых" - питерского объединения авангардных художников, одним из лидеров которого являлся Спирихин.

Нельзя не упомянуть здесь и один из предшествующих литературных опытов Спирихина - "Бульварный роман", напечатанный на пишущей машинке в течение одного дня, проведенного автором на ташкентском "Бродвее", и опубликованный в 1995 году в "Звезде Востока". Роман заключался в описании событий, происходящих на глазах у автора, в режиме реального времени, и включал в себя элементы графики и визуальной поэзии.

В "Конине" Спирихин скрупулезно пытается запечатлеть время - вырисовывается же образ безвременья. Непонятно, чем, собственно, заняты в малонаселенном пространстве книги ее герои - Сергей, Инга, Андрей, Карим, ДимСаныч. Главными событиями дня зачастую оказываются крик молочницы, нарушивший утренний сон, и новая выученная на немецком фраза.

Главный герой "Конины" чуть ли не в каждой главе (месяце) книги предпринимает попытки покинуть Ташкент. Однако аэропорт всякий раз оказывается недоступным, как Замок для Инженера К., и купленный женой билет - еще не основание для полета.

Ташкент для героев "Конины" является некой точкой, лежащей за пределом потока времени. Ничего не происходит вокруг, в необратимо замирающем, застывающем мире людей спирихинского круга. До какого-то времени их жизнь - идеальная модель для погружения в воспоминания и рефлексию прожитого, позволяющая искусственно кристаллизовать, отодвинуть в прошлое, запечатлеть, как на фотоснимке, людей, еще недавно окружавших героев. И в этом плане само пребывание в "мертвой" - для них - зоне Ташкента начинает восприниматься как своего рода неосознанный до конца художественный эксперимент. Так питерские знакомые Спирихина превращаются в персонажей книги "Возможно, Беккет", занимающей достойное место в чреве "Конины". Но постепенно кафкианская безысходность и платоновская оцепенелая скука достигают спинного мозга, приводят к деградации, которая отображается в "Конине" все с той же неотступной скрупулезной честностью эксперимента, отдающей безумием. Именно это движение по нисходящей придает "Конине" динамику и развитие, которые на первый взгляд несовместимы с выбранным художественным методом. Наступает момент, когда автор дневников признает: "Книга уже сволочь" - и ставит точку.

Ташкент