Глеб Шульпяков Жизнь подражает классической литературе.
Особенно это заметно в Петербурге.
Если меховой салон, то обязательно "Шинель". Если казино, то "Бедные люди". Если музыкальный киоск, то "Соловьиный сад". Дорогие мужские аксессуары - "Штольц", нижнее белье - "Илья Ильич", конечно же. Да что говорить - я видел пивнушку "Возмездие" и магазин гражданского оружия "Двенадцать": а это что-нибудь да значит.
Или.
Блуждая как-то совсем недавно вдоль Мойки, я набрел на кафе "Идiотъ". В буклете без страха и упрека было сказано, что "здесь любил сиживать Достоевский", но про "сиживать" это, конечно, фуфло для иностранной сволочи, а само место оказалось на удивление душевным: синие обои, старые столы, диваны пухнут по углам и музыка украдкой.
Бокал португальского портвейна - 80 рублей.
Первая водка - бесплатно.
Книги на полках - в свободном доступе.
В общем, не подвал, а сплошное путешествие на край ночи.
Спустя некоторое время в "Идiоте" - на половине портвейна, если быть точным - ко мне за стол подсел молодой человек в пальто и клетчатой кепке с помпоном. Этот молодой человек заказал чай и положил рядом сверток. Было видно, что в газету завернута ножовка. Мы разговорились. Я спросил про ножовку. Он отмахнулся, но после второй водки спокойно сказал: "Мне нужна ножовка, чтобы отрезать хвост медному всаднику".
Что? Зачем?
"Потому что это больной город и люди в нем совершенно сумасшедшие, - зашептал он мне в ухо. - Так? Но есть один способ. Простой и гениальный. Город, он ведь стоит пока стоит памятник - это всем известно. Так? А раз нету памятника, нет и города!"
Ну и?
"Баранки гну! Хвост был несущей опорой у Фальконе! Перепилил хвост - завалил памятник. Завалил памятник - завалил город. Всей работы - на два часа! А потом - на Московский: у меня и билеты куплены!"
И он повертел у меня перед носом казенной бумажкой.
Пока я соображал, в чем суть да дело, новый мой незнакомец опять стукнул водки - и, схватив ножовку, распрощался: только колокольчик в дверях звякнул. Что мне оставалось делать? Я снова уткнулся в портвейн, но там, на дне бокала понял, о чем говорил со мной этот парень.
В сущности, он пересказывал "Медного всадника".
В тот раз я уезжал из Питера на "Авроре"... До отправления было время и я решил, по старой памяти, прогуляться по достоевским местам - зайти к Раскольникову, постоять под окнами у Сонечки, навестить старушку и т.д. Компанию мне составляло пиво "Калинкин", которое я взял, что называется, "на шаг ноги".
Надо ли говорить, что через час мне с "Калинкина" сильно приспичило - и приспичило не где-нибудь, а под дверью у Алены Ивановны: процентщицы, если кто не знает. Выход был прост - позвонить, представиться "исследователем творчества" и, между делом, посетить "одно, ни с чем не сравнимое, место".
Я долго стучал в зеленую дверь и собрался было уже уходить, как вдруг дверь тихо приоткрылась и в черном проеме я увидел... ну да, старуху: такой, как ее описал Федор Михайлович. Сердце неприятно екнуло, но от "нужды" никуда не денешься - и я зачастил по сценарию. Старуха молча слушала, глядя белесыми глазами мне куда-то за спину, а потом так же молча повернулась ко мне спиной - и исчезла в темноте коридора.
Дверь, однако, осталась приоткрытой, и я вошел.
В квартире было темно - только где-то в конце бесконечного коридора тускло светилось пыльное окно кухни. Где кухня, там и сортир - и я, бросив рюкзак у дверей, рысью бросился по коридору. "Место", конечно, нашлось - запущенное, загаженное, без щеколды - но разве это могло помешать моему счастью? В общем, через минуту я вернулся в коридор и решил, что жизнь прекрасна - если, конечно, не считать старухи, которая куда-то запропастилась.
Но кому теперь нужна была та старуха?
Но не тут-то было. Оглядевшись, я заметил, что старуха никуда не делась, а, напротив, стоит спиной ко мне в конце коридора и недоуменно разглядывает мой рюкзак. Что делать? Я стал на ходу извиняться и что-то там лопотать, но она опять не обратила на меня никакого внимания. Когда между нами оставалось три метра, она, кряхтя, распрямилась, обернулась - и увидела меня. Тотчас в глазах у нее мелькнул неподдельный ужас, она, как будто защищаясь, выпростала вперед руку - и стала пятиться. Но под ногами у нее лежал мой рюкзак! И вот, со всех ног споткнувшись, она с птичьим гомоном завалилась в кромешную тьму огромного комода. Из черноты раздался глухой деревянный стук, но я, схватив злосчастную сумку, уже прыгал через три ступеньки вниз, на воздух, на поезд.
Дух я перевел где-то в районе Вышнего Волочка, но до сих пор странный этот случай не дает мне покоя. Глухой она была, что ли, эта старуха? Или с кем-то меня перепутала? И что вообще с ней стало - там, в этой проклятой квартире с мухами, где Родион Романыч и так уже завалил троих?
Нет, что ни говорите, а русская классика жива. Я бы сказал, даже слишком. Просто она, как радиоактивная руда, лежит себе под спудом до поры до времени, а потом - бац! - период полураспада кончился и пошло сквозить-фонить изо всех щелей, прорех и дыр: нашей с вами, с позволения сказать, современности.
Срок - его ведь никто точно не знает.
Так что чаще проверяйте ваш гейгеровский счетчик.
Вдруг он уже зашкаливает?
