Срок годности

Русская поэзия Китая: Антология / Сост. В.Крейд, О.Бакич. Научный редактор Е.Витковский. - М.: Время, 2001, 720 с.

Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя!

Павел Коган

ПОХОЖЕ, даже очень смелые пророчества поэтов разных эпох постепенно оправдываются. Самые надежные завоевания - те, что происходят ненасильственным способом, а приоритет среди "орудий интервенции" принадлежит поэзии.

Выпущенная издательством "Время" антология русской поэзии Китая существенно расширяет границы бытования русского стиха. Разумеется, общеизвестны были масштабы русской послереволюционной эмиграции в Китай, в общем, несложно было предположить, что стихи в больших количествах писали и там: но за исключением Вертинского и Несмелова остальные имена не были, что называется, на слуху. И только благодаря кропотливой, поистине первооткрывательской работе Вадима Крейда и Ольги Бакич сегодня мы можем по крайней мере представить себе размер явления.

В антологию "Русская поэзия Китая" включены стихотворения 58 поэтов. И следует признать, что в большинстве своем это действительно стихи. Бессмысленно искать в этой книге нового гения (Марк Твен был прав, утверждая, что нет ненапечатанных великих писателей), но общий уровень стиховой культуры высок настолько, что дает основания говорить об открытии целого пласта неизвестной русской поэзии.

Ну что ж, осуществился смелый проект Арсения Несмелова:

Здесь построим русский город,

Назовем - Харбин.

После выхода этой антологии Харбин должен занять почетное место на карте русской культуры. Нам же остается признать, что русская эмиграция на Дальнем Востоке была не менее талантлива, нежели западноевропейская.

Да, безусловно, по количеству известных имен русская диаспора в Западной Европе бесконечно превосходит литературу всемирных окраин. Но общие тенденции развития литературного процесса вне метрополии настолько близки, что просто обязывают вернуться к шумной проблеме недавних времен - проблеме одной или двух русских литератур.

Еще недавно казалось, что Ефим Эткинд поставил в этой дискуссии жирную точку. Сопоставив современность у Цветаевой и Пастернака и злободневность у Демьяна Бедного и Зинаиды Гиппиус, он утвердил единство литературы - независимо от места пребывания. Но массовая публикация произведений русской литературы в изгнании свидетельствует о противоположном.

Действительно, крайности сходятся. И гениальность, и пошлость - понятия вненациональные. Цветаева и Пастернак сошлись бы, живи они на разных планетах. Но потому они и нетипичны. Показательно то, что так, как они - в эмиграции больше никто не писал. И дело здесь не в таланте и своеобразии. Как раз это и есть благодатная почва для эпигонов: есть чему подражать. Русские поэты в Париже, Праге или Харбине знали и любили Цветаеву и Пастернака, но выбирали другой путь. И даже не из-за страха влияния.

Как представляется, дело здесь совсем в другом. Талантливые поэты русского зарубежья поневоле ощущали себя хранителями русской культуры, попранной, по их мнению, в метрополии. Поэтому истинным образцом словесности для них неизбежно оказывалась литература последнего свободного периода российской истории - а именно двух первых десятилетий ХХ века.

Большинство стихотворений, собранных в антологии "Русская поэзия Китая", было написано в конце 20-х - 40-х годах прошлого века. Они современны по тематике, но по поэтике практически все они могли бы быть написаны до 1917 года. Характерно, что самыми референтными именами для русских поэтов Китая были русские классики другого века: Блок и Гумилев. Влияние Кузмина ограничивается "Александрийскими песнями", футуризм востребован лишь в самой своей экcцентричной ипостаси "эгофутуризма". Маяковский упоминается, но не более того.

Кажется, что в этом случае срабатывает синдром казаков-некрасовцев. Те, оказавшись изолированными от языковой среды, на столетие с лишним законсервировали языковую структуру. Поэзия эмиграции оказалась перед лицом той же необходимости.

Читая стихи Георгия Иванова (Париж) или Валерия Перелешина (Харбин), ловишь себя на мысли, что в их время ни Хлебникова, ни Пастернака, а тем более Заболоцкого или Вагинова просто быть не могло. Метрополия с ее Сельвинским или Кирсановым в таких условиях выглядела и впрямь другой планетой. Будто бы вновь проигрывалась классическая тыняновская ситуация архаистов и новаторов. Только водораздел проходил не между поколениями, а по линии государственной границы. Даже по Набокову не скажешь, что не только Платонов - но и Леонов уже состоялся.

Но поэзия - явление языковое. И кажется, что именно языковой барьер оказался самым непреодолимым барьером на пути слияния двух русских литератур.

Даже очень талантливые стихи абсолютного большинства поэтов русского зарубежья представляют собой образчики "консервированной" поэзии. Конечно, консервы могут быть и самыми изысканными, но они все же - консервы. У них есть великолепное прошлое - но они лишены будущего.

Впрочем, в этом есть известное очарование. Листая страницы антологии русской поэзии Китая, оказываешься в заповеднике русского стиха. В доме-музее, где все вещи лежат в одном и том же незыблемом порядке, сохраняемом после смерти владельца. Не беда, что цветы в букетах искусственные, они все равно хранят аромат былого:

Для них мы равнодушны, жалки,

Бедны, трусливы и скучны,

А им весенние фиалки,

Им розы летние нужны!

Так писал один из самых талантливых поэтов - Валерий Перелешин. До него примерно так же - чуть лучше - писал Лермонтов. Но что же делать, если Лермонтов был для Перелешина большей реальностью, чем вся Россия?

Вообще поэзия эмигрантов - воплощенный блоковский соловьиный сад. Это место убежища, отдохновения - это, может быть, последняя реальная связующая нить с родной страной. Возможно, лекарство от ностальгии.

Но в любом случае это нечто нереальное. Другие берега. А перевозчиком служит милый парень Харон.

И самые большие откровения рождаются тогда, когда этот уклад вторгается в мирную жизнь "соловьиного сада". Тогда даже традиционная поэтика не способна усмирить вольную силу стиха. Когда более или менее откровенно иная культура вступает во взаимодействие с привычным, порождая нежданный результат.

Так происходит в лучших стихах удивительно сдержанной, тонкой поэтессы Юстины Крузенштерн-Петерец. Ей - как Ахматовой - хватает малозначительной детали, чтобы стих задышал новой свободой:

Ты любишь цветы?

Я их тоже любила,

Но только мои - облетели,

завяли.

Твои же пытаются цвесть

на могилах

Фарфоровой хрупкой печалью.

Замечательны "китайские" стихи Венедикта Марта. Они стилизованы с тем самым чувством меры, которое отличает мастера. Да, возможно, под ними мог бы подписаться и Гумилев - но этот упрек нужно заслужить:

У него сегодня радость:

Смастерил сыночек

В праздничный денечек

Ему гроб от всех украдкой.

Порою восточный колорит становится самодостаточным, и русский стих начинает звучать под китайский мотив, не утрачивая своей русскости. С этим знаком Валерий Перелешин:

В Сянтаньчэн рано -

на рассвете -

Отдыхать ходят облака.

В Сянтаньчэн улетает ветер,

В Сянтаньчэн тянется река.

Вообще китайское влияние в стихах русских поэтов из Харбина и Шанхая проявляется в одном необычном качестве: они становятся созерцательными. Вероятно, и время в Китае течет не так, как в России. Даже самые экзальтированные строки звучат немного подсурдиненно. И если бы не родовые окончания глаголов прошедшего времени, львиная доля женских стихов в книге не кивала бы на половые признаки:

Посмотри, закат стал

бледно-синим,

Выцветшим, как рубище твое.

У колодца слышен крик ослиный -

У колодца, где вода гниет.

(Лидия Хаиндрова)

Классическая литература неоднократно утверждала, что русский человек обладает замечательным свойством сливаться с окружающим пейзажем. Когда это происходит со стихом, тогда свершается чудо поэзии. Русская мелодика оказывается восприимчивой к иному мироощущению, как это случилось в лучших стихах Михаила Щербакова:

Коричневый дракон изваян

в потолке,

колючие хвосты сползают

по колоннам.

На лаке алтаря зеркально-ломком

нефритовый божок уселся

в уголке

и пухлым улыбается ребенком.

Жемчужины щедро рассыпаны по всей антологии. В ней есть и откровенно слабые стихи, но не они определяют ее суть. Составителям действительно удалось открытие. Отныне русская поэзия Китая становится фактом русской словесности, и можно еще и еще перечислять имена. Эта антология - непуганый край Серебряного века.

P.S. И отдельно необходимо сказать об Арсении Несмелове. Это действительно большой русский поэт, издание которого в "Библиотеке поэта" представляется необходимым. Несмелову при жизни повезло больше, чем его друзьям: его заметили на

Западе, печатали в парижских изданиях. Пора и родине обратить на него самое серьезное внимание.