Не вслед, а в лад

Константин Случевский. Сочинения в стихах. - М., СПб.: Летний сад, 2001, 798 с.

КОНСТАНТИН КОНСТАНТИНОВИЧ СЛУЧЕВСКИЙ - поэт уникальный. Его имя знают практически все, но при этом практически все затруднятся припомнить хотя бы одно его стихотворение. Подобно министру без портфеля, Случевский являет собой редчайший образец классика без читателя. Он, скорее, деталь пейзажа русской поэзии: картина без него неполна, но не более.

Причина этого обсуждалась уже многократно. Современник Тютчева, Фета, Некрасова, дебютировавший в печати еще в 50-е годы XIX века, Случевский успел напечататься при жизни и в символистских изданиях, сдружиться с Бальмонтом, Брюсовым и компанией. Среднеарифметическая его творческого пути зачисляет Случевского в список поэтов "безвременья", писавших в эпоху безраздельного единовластия прозы. Отсюда и несколько пренебрежительное отношение к Случевскому - впрочем, как и к его фактическим современникам: Надсону, Апухтину, Фофанову.

С другой стороны, общественный статус Случевского - тайного советника, гофмейстера двора, члена совета Министерства внутренних дел - поневоле обрекал поэта на замещение вакантной должности Гете русской словесности. С этой ролью Случевский не справился по вполне объективным причинам - что тоже не добавило ему авторитета.

Между тем путь поэта, начинавшего под покровительством И.С. Тургенева и завершавшего поприще во главе наставника и пастыря знаменитых именных "пятниц" не может не вызывать уважения. Пятидесятилетнее существование далеко не на задворках русской литературы уже само по себе подвиг. Случевскому доставалось и слева, и справа: его имя склоняла народническая критика, его отказывался печатать Катков. После первых публикаций в "Современнике" в 50-х в течение следующих 20 лет поэт не мог найти издателя.

Но и в период свободного доступа к читателю репутация Случевского оставалась в лучшем случае двусмысленной.

Сегодня литературоведение определило статус Константина Случевского как поэта пограничного. Он - последний поэт "золотого" классического века русской поэзии и предтеча века "серебряного". Представляется, что это определение справедливо не столько в силу обстоятельств биографии, сколько благодаря особенностям дара поэта.

Константин Случевский - поэт более современный, чем это может показаться. Уходя корнями в пушкинскую традицию (не случайно единственная монография о поэте Елены Тахо-Годи называется "Константин Случевский. Портрет на пушкинском фоне"), он более универсален, нежели его прямые наследники-символисты. Символизм, в сущности, явление герметическое, само находящееся на границе двух эпох. Наследие Случевского раскрывается сквозь призму акмеизма и поэзии ХХ века - вплоть до Бродского.

Собрание стихотворений Случевского - своеобразный путеводитель по истории русской поэзии. Именно многоликость мешает составить более или менее определенный портрет поэта. Начиная как поэт романтик, свято следующий высоким лермонтовским образцам, Случевский последовательно поддается обаянию почти всех направлений современного ему русского стиха. Он способен окунуться в бездны вместе с Аполлоном Григорьевым, повздыхать о народе вслед за Некрасовым, выступить сатириком "искровского" толка, помечтать об античности в компании с поэтами-антологиками. В его арсенале тютчевский философизм и балладность А.К. Толстого. С Надсоном он пессимист, с Фетом - восторженный ценитель мимолетного.

Словом, поди разберись, каков он - Константин Случевский. Но парадоксален тот факт, что его поэзия всегда остросовременна. Случевский пишет не вслед, а в лад. И в то же время постоянно оказывается немножко впереди. Разумеется, это "впереди" было абсолютно неразличимо для современников - зато достаточно отчетливо проявляется в исторической перспективе.

Так, достаточно раннее, но опубликованное только в 1883 году апокрифическое предание "Элоа" было благосклонно встречено критикой и принесло Случевскому долгожданный успех. В этой поэме нетрудно было усмотреть своеобразие преломления поэтом по меньшей мере двух великих традиций: "Фауста" Гете и "Демона" Лермонтова. Сатана и ангел в женском образе Элоа, мужское и женское, зло и добро - извечный конфликт, который Случевский разрешает по-своему, отдалившись от гениальных предшественников. Элоа - не Маргарита и не Тамара, она неуловима и странна. Сюжетная поэма завершается открытым финалом: точки над "и" не расставлены. Зло не побеждено, добродетель не торжествует. Понятно, что хорошо, но что хорошо - непонятно.

Но именно в этот период у Случевского появляется внимательный и заинтересованный читатель и критик, с которым Случевскому предстоит довольно коротко сойтись. Это Владимир Соловьев. Вероятно, уже в "Элоа" Соловьев различает свой сокровенный образ "вечной женственности".

В 1902 году Случевский издает свою последнюю книгу "Записки из уголка". Этот сборник укрепляет его авторитет в среде декадентов и символистов. И вновь стихотворения, образующие книгу, являют собой своеобразный свод традиций русского стиха.

"Люблю я время увяданья..." - Пушкин, "Я никого не ненавидел, но презирал - почти всегда..." - Лермонтов, "Еще покрыты льдом живые лики вод / И недра их полны живою тишиною..." - Тютчев, "Как вы мне любы, полевые / Глубокой осени цветы..." - Фет, "Сказочку слушаю я, / Сказочка - радость моя!.." - Сологуб, ну и "Сбежали тени всяких пугал / И гномов темные толпы..." - Блок.

Этот ряд можно было бы продолжать, если бы не одно обстоятельство: ко времени "Записок из уголка" стихи Блока еще не были написаны. Влияние Случевского на Блока очевидно, хотя речь ни в коей мере не идет о подражании. Мировоззрение позднего Случевского уже органично включало в себя то, что позднее станет определяющим для Блока. Случевский и декаденты, Случевский и младосимволисты, Случевский и Анненский, Случевский и акмеизм, - все это чрезвычайно благодатные темы для исследований и раздумий.

Кстати, если сегодня бы по примеру "Аполлона" вновь провести конкурс на лучшие произведения о дьяволе, присланные анонимно стихи Случевского вполне могли бы претендовать на первый приз:

Мефистофель радостно,
истинно доволен,
Что два дела сделал он людям
из приязни:
Человека скверного отпустил
на волю,
А толпе дал зрелище
всенародной казни.

И сопоставление Случевского и Бродского не лишено смысла. Случевский тоже в большой степени поэт метафизический. Кроме того, его поэтическая интонация, свободный синтаксис, размашистый период куда как свойственны поэтике классика наших дней.

Каково же истинное лицо поэта Константина Случевского? При всем своеобразии оно постоянно ускользает, растворяясь в многоликости традиций и манер. Оно неуловимо, но в этом его главная непохожесть. Его главная тема - промежуточное состояние души не живой и не мертвой. Случевский постоянно стремится заглянуть за край дозволенного, и кто знает, насколько истинны его прозрения.

Даже обвинения в том, что у Случевского практически не найдешь запоминающихся образов и строк, беспочвенны в том случае, когда речь заходит о смерти. Иногда кажется, что ниша Смертяшкина, с легкой руки Горького отданная в безраздельное владение Федору Сологубу, могла бы быть предоставлена и Случевскому.

Даже самая ранняя поэма Случевского "В снегах", определяемая в литературе как сказочная, напрочь сказку отрицает, поскольку имеет в основе коллизии инцест, сказке неизвестный, по крайней мере в своей греховной ипостаси. Сказка у Случевского на грани мифа, жизнь на грани смерти, день на грани ночи. Ну, а сам Случевский - на грани времен. Он всегда будет современным и всегда недовостребованным: ибо его гармония лежит на грани разрушения и смерти. Словом, Случевский - поэт наших дней. И, как представляется, сегодня он должен быть прочитан.

Поэтому издание объемной книги Случевского издательством "Летний сад" можно только приветствовать, хотя и следует признать, что книга вышла тоже сумеречной. Претендуя на "практически полный корпус поэзии и драматургии К.К. Случевского", эта книга на самом деле не отвечает поставленной задаче. В ее основе - шеститомное собрание сочинений Случевского 1898 года с небольшими добавлениями. Безусловно, издателям такой путь достаточно удобен, но, к сожалению, он не совсем приемлем для читателя.

Прежде всего потому, что составители книги абсолютно не учли более поздних изданий Случевского. Ни "Библиотеки поэта" (1962), ни мюнхенского издания "Забытых стихотворений" (1968), ни более поздних публикаций. Из-за этого за пределами книги остались важнейшие произведения Случевского последних лет жизни, без которых, по авторитетному мнению С.В. Сапожкова, невозможно представить себе истинный путь поэта. Речь идет о трех циклах: "Смерть и бессмертие", "Загробные песни" и "В том мире". Все они вместе составляют "поэму-дневник", обобщающую жизненный и творческий путь поэта. Естественно, что без них не имеет смысла говорить о какой бы то ни было полноте.

Кроме того, в "Сочинениях в стихах" отсутствуют такие простые и необходимые вещи, как датировка стихотворений, алфавитный указатель. То есть книга составлялась впопыхах и в сумерках, а оттого и вышла недоделанной. Но при всем том она все же остается наиболее полным изданием поэзии Случевского на сегодня.

С чем мы ее и поздравляем.