Глеб Шульпяков Каждому писателю можно подобрать по карте города.
Скучая на паспортном контроле в Дубровнике, я, например, развлекался таким образом. Набоков, думал я, - это Париж: манерно, дорого, пустовато. Стамбул - Джойс: слоеный пирог времен и стилей. Гоголь - Прага: закуты, морока, фантомы. Достоевский - Эдинбург: тут скала, там впадина, все в копоти. Венеция - что-нибудь из Леонида Андреева: пышно, с гнильцой. Горький - конечно, Варшава: раскидисто, пресно, фальшиво. Толстой - Вашингтон: административный ракушечник и пиво из бумажного пакета. Ну и штукарь Умберто Эко, чудо в перьях, Лас-Вегас.
Пишешь, пишешь всю жизнь о каком-нибудь Дублине - а в итоге выходит из-под пера Жмеринка, грустил я в очереди - и вспоминал Дубровник.
Вот город идеального романа! Вот модель для сборки на любом языке мира! Все - компактно, легко, разностильно, упрямо: так и просится в строку, в абзац, под обложку. Сюжет мелькает сквозь эпохи, побочных линий куст с кисточкой, но море-то с небом - все те же! Кирпичные загогулины - страшная паутина, но выведут, вынесут, вытолкнут на Stradun, который и не проспект вовсе, а канал, только временем упраздненный.
Да что там говорить - в Дубровнике есть о чем подумать "писателю земли русской".
Не сюжет - а прилипала: всю дорогу Дубровник моллюском лепился "под крыши". Венеция, Венгрия, Испания, Стамбул - любой финт истории был Дубровнику "в строку". Рушились ли, возникали империи - город всегда вел двойную игру и придерживал карту, чтобы в последний момент вынуть джокера.
А как театрально "кидали" они своих "покровителей"? Испанцы и турки, каждый считал их "своими", но в битве при Лепанто корабли Дубровника прошли мимо и тех и других - и встали на рейд поджидать: кто кого.
И ведь не упрекнешь! Не в имперских амбициях тут было дело, а в элементарной свободе - быть себе на уме, жить по отпущенному таланту, торговать и в чужие дела особенно не соваться. Управлял республикой Сенат из аристократов - тех, что вели свой род от первых римских поселенцев. Во главе Сената стоял ректор, но функции его были декоративными, как, впрочем, и функции ректорского дворца, перед которым славянский Мольер - Марин Држич (1508-1567) - устраивал, что ни вечер, капустники.
Собственно, вся история Дубровника - или латинской Рагузы - была одной большой декорацией. Блуждаешь по городу, и кажется, что попал на задворки театра: все правдиво, но - в то же время - неправдоподобно. Все - с литературной натяжкой, с вымыслом, с домыслом, как и положено в самом романическом городе.
Судите сами. На центральной площади с гениальным названием "Лужа" стоит каменный Роланд со своим знаменитым мечом. Говорят, что в девятом веке он спас город от сарацинов - но ведь известно доподлинно всем и каждому, что пал благородный рыцарь аж за два века до местных событий.
Или.
Говорят, что на Собор Успения Богоматери дубровчане "раскрутили" Ричарда Львиное Сердце, который чуть было не утонул здесь по пути в Святую землю. Документы, однако, свидетельствуют: собор завершили задолго до того, как знаменитый король выдвинулся в крестовый поход.
И так - всюду. Рафаэль в соборе - вроде подлинный, но именно с оговоркой "вроде". Святой Франциск был здесь проездом - но никаких свидетельств тому опять-таки не оставил. Святой Влах - знаменитый покровитель города - явился монаху в церкви Святого Стефана. Но где та церковь? И кто тот монах? В реликварии Собора, как в кабинете зоологии: лежат на полочках золотые футляры с частями тел самых разных святых. Но кто скажет, что это - подлинник?
Никто, потому что - не важно. Важно то, что роман Дубровника впитал, переварил и перебродил тысячи компонентов. Как гений, который берет свое где находит, он написал роман поверх чужих строк, которые благодаря романисту - зазвучали. Тут не соскучишься от монологов, потому что каждый поворот переулка подкидывает новый сюжет. Тут не устанешь от болтовни героев - ведь говорят они на самых разных языках.
Да и каков язык Дубровника?
Аристократический итальянский? Официальная латынь? Славянские диалекты? Иван Гундулич - тутошний Ломоносов - утвердил хорватский, нагундуливши в XVII веке эпос о битве с османами. Теперь он стоит на площади имени себя - но лишь те голуби (да мы с вами) проявляют к нему интерес.
Так что Дубровник - это не город. Это сценарий идеального романа, в котором участвуют: одна синагога, одна мечеть, один Рафаэль (фальшивый), одна главная улица (бывший канал), один Влах, один враг, один герой, один поэт, один купец - и прекрасная куртизанка со списком кораблей "до середины".
Что до подлинности, без которой в нашем романе - никуда, то я нахожу ее совсем в другом месте. Блуждая во дворце ректора, я разглядываю портреты местных аристократов. Я смотрю на красивых женщин с темным, чуть испуганным взглядом. Я разглядываю носастых мужчин с печальными лбами. Но вот что странно: здесь, в старинной галерее, я не могу отделаться от ощущения, что эти лица мне страшно знакомы.
Ну конечно - это ж консьержка из отеля на взморье! А вот продавщица из лавки зеленщика. Ба! Да тут и шофер, и кожевенник, и вчерашняя официантка - все собрались под одной крышей.
Но как? И тут мы подходим к вечному двигателю романа, который называется "Дубровник". Не декорации, не легенды, не корабли - этот роман замешен, как и положено настоящему роману, на крови, но эта кровь течет не на землю, а - в жилах.
После неудачной попытки восстановить республику Дубровник отходит к Австрии в составе Далматинского королевства. Но местная аристократия не может смириться с такими условиями - и решается на романтический шаг. Согласно внутреннему указу отныне запрещаются браки между представителями патрицианских фамилий. Указ строго выполняется, поэтому к концу девятнадцатого века чистокровные потомки римлян-иллирийцев добровольно исчезают "с лица земли".
Но.
Параллельно романтической истории нашего романа в текст вкрапляется вставная новелла. Речь идет о том, что в "рабочих предместьях" Дубровника резко повысилась рождаемость внебрачных детей, как две капли похожих на знатных горожан. Вставная новелла пухнет - и вот уже "эпидемия" захватывает сельские районы Канавли, куда высылаются девушки, забеременевшие на городской службе.
Чем заканчивается эта - побочная и самая подлинная линия романа "Дубровник"? Правильно: в конце ХХ века практически все население Адриатического побережья Хорватии чуть-чуть смахивает на портреты своих предков из дворца ректора. А это значит, что роман, о котором мы только что говорили, продолжается.
Вот только кто его теперь напишет?
