Владимир Березин Мария Рыбакова. Тайна. - Екатеринбург: У-Фактория, 2001, 416 с.
Вот вам почти набоковская интонация, вот эмигрантские чувствования. В рыбаковской "Тайне" - мальчик, погруженный в музыку точь-в-точь как один герой был погружен в шахматы, а в "Героине нашего времени" - обреченность жизни, воля к смерти на чужой земле. Но все это больше, чем подражание, больше, чем попытка писать о современности в традиции классики.
Главный текст этой книги, "Анна Гром и ее призрак", впрочем, выходил отдельно. Как и многим другим, мне эту книжку тогда всучил Александр Шаталов.
Не знаю, что он говорил другим, но мне говорит:
- Вот ты занимаешься женскими любовными романами, тебе это будет интересно.
Я понятия не имел о родословной автора, да и после такого начала читать ее не хотелось. Никакого отношения к массовой культуре текст не имел, конечно.
Вот русская эмигрантка, а для сторонних наций все становятся русскими, летит по разным странам, будто клубок сухой травы по степи. Она в отсутствии любви и смерти. Она в присутствии смерти и в отсутствии любви. Наконец, она в присутствии того и другого.
А вот она шагнула со стула с петлей на шее и сорок вненемецких и внерусских дней пишет письма человеку, которого назначила своим любимым.
Человек этот по имени Виламовиц почти идеален, а значит - почти неживой. Вообще у Рыбаковой неживых персонажей очень много - умирает старик в "Тайне", и его смерть похожа на эпизод движения в вязком пространстве детского сна; в "Героине нашего времени" саму героиню, давно похороненную, собирают из свидетельств чужих людей. Люди, умирая, будто обретают лучшее, приходят в правильное состояние. А, может быть, движение через границы большинства персонажей способствует приближению к смерти.
Одним словом, dead man walking. И в этих шагах по направлению к последнему дню промежуточного существования между землей и небом - история стран и людей. Там есть замечательный контрапункт. Один герой, чистый, почти бесплотный герой, мечта девушки, чей дух пишет письма, несмотря на идеальность, снимает проститутку. Скорее из любопытства, чем по настоящему желанию. А другой герой собирается вешаться. И вот идеальный Виламовиц движется над дергающимся женским телом. Женщина вырывается, и только потом становится понятно, что это не оплаченное фальшивое возбуждение. Это она, глядя в окно, видит то, как человек в окне напротив превращается из живого в мертвого.
В романе есть и военный след, потому что для русско-германских отношений война будет всплывающей, как подводная лодка. Виламовиц считает, что он - потомок Гейдриха. Эта мысль управляет его идеальной жизнью, тащит по ней, как собака тащит слепого. Эта идея - будто германское покаяние перед памятью полувековой давности.
Мне пришелся этот роман, потому что я узнал в нем правильный Берлин девяностых, не с опереточными бандитами, а с реальной бесцельностью. Где мужчины бесцельны одним способом, а женщины - совершенно другим. Они бесцельны по-разному и не могут дополнить друг друга. И западная цивилизация бесцельна совершенно иначе, нежели русское метание из крайности в крайность.
Прозаическая книга превратилась в увлекательный справочник по рефлексии. Но вместе с тем это хорошая проза, особенно если миновать первые двадцать страниц, преодолеть раздражение, которое вызывает главная героиня, и начать плавание по ее посмертным воспоминаниям.
Теперь подтвердилось, что тогда Шаталов оказался неплохим книгоношей. Мистически успешным.
