Илья Кукулин Леонид Бородин. Русская смута. Повесть и роман. М.: Издательский дом "Хроникер", 2001, 383 с. Алексей Варламов. Ночь славянских фильмов. М.: Издательский дом "Хроникер", 2001, 287 с. Борис Горзев. Страсти поздних времен. Цикл повестей. М.: Издательский дом "Хроникер", 2001, 240 с. Борис Евсеев. Баран. Рассказы и повесть. М.: Издательский дом "Хроникер", 2001, 240 с.
ОДНИМ из наиболее удачных книжных проектов в России 90-х следует признать серии современной художественной литературы издательства "Вагриус". Если не говорить о публикациях иностранных писателей, задача русской серии просматривается довольно отчетливо: представить максимально широко новый мейнстрим русской прозы - Петрушевская, Маканин, Пелевин - с некоторыми авторами, которые в общую картину не очень вписываются, но разнообразят литературный процесс.
Ощущение успеха, востребованности и общей идеи, исходящее от серий "Вагриуса", вызвало к жизни - в других издательствах - серии "ответные", или критические: они представляют не только других авторов, но и другие концепции литературного процесса. Таких "ответных" серий как минимум две. Первая - "Наша марка" петербургского издательства "Амфора". Это, можно сказать, критика "Вагриуса" "слева", со стороны более радикальных поэтик.
Вторая - это новая серия "Мир современной прозы", которая выходит в малоизвестном до сих пор издательском доме "Хроникер". Правда, в выходных данных книг указан еще один издательский дом - "Грааль", но как бы он в действительности ни назывался, количество опечаток в "Мире современной прозы" превышает всякие пределы.
Манифест серии (анонимный) помещен в книге Леонида Бородина. Обещает манифест все сразу: "┘Будут представлены┘ и "новые реалисты", громко заявившие о себе в последние годы в России (то есть Олег Павлов и уже изданный Алексей Варламов. - И.К.), и метафористы, и мистики, и "отстраненная проза", и даже "проза, с русской традицией не связанная". Дальше - кого конкретно собираются печатать: Тимур Зульфикаров, Светлана Василенко, Владимир Маканин, Валентин Распутин, Михаил Тарковский, Григорий Петров, Владислав Отрошенко┘ Это уже вполне определенный контекст, который можно описать как критику "Вагриуса" "справа" - разнообразный по методам письма, но консервативный и нравственно-критический по общему настроению.
Самый старший и, вероятно, самый известный автор из тех, что пока изданы в этой серии, - Леонид Бородин (р.1938), в 60-70-е годы - диссидент православно-почвенного направления, отсидел, печатался в "тамиздате", в настоящее время - главный редактор журнала "Москва".
В книгу "Русская смута" включены его повесть "Царица смуты" и роман "Трики, или Хроника злобы дней". Повесть - о Марине Мнишек, о ее жизни после гибели Лжедмитрия II; роман - о жизни трех людей, которые когда-то дружили в детстве, а встретились в начале 90-х. Один - прозаик, бывший диссидент, другой - поэт, когда-то его "заложивший", третий - офицер КГБ. Самым большим и самым непредвиденным испытанием для них оказывается московский путч октября 1993 г. Сопоставление плакатное: Смутное время - и 1993 г.
Плакатность - явление того же рода, что и идеологическая ангажированность автора. В романе хватает националистической риторики крайне правого толка: "еще одна гражданская война стать┘ может┘ только окончательным самоистреблением народа. Русского, конечно. Все остальные выживут"; "- За русских погибших┘ - А ты других там видел?┘" (у Белого дома. - И.К.). Но кроме риторики в обоих текстах идет обсуждение важной для Бородина проблематики.
Самое мучительное и необходимое для героев Бородина - это выбор в ситуации поражения и безнадежности. Как жить приватному человеку, когда сама его приватность воспринимается им как поражение? Существенно, что преграда между героем и миром - метафизическая: например, вражды к русским и национальной границы Марина Мнишек не чувствует. Только социальную, как между царицей и подданными. Можно назвать вопрос Бородина почвеннически интерпретированным вопросом о трагическом индивидуализме, и восходит он, конечно, к Достоевскому.
Другой автор серии, которого до начала 90-х не печатали, - Борис Евсеев (р.1954), выпустивший несколько поэтических сборников; это первое отдельное издание его прозы.
Основной его жанр - короткий рассказ. Стиль временами топорный, но неистовый: кричащая мешанина углов и красок идет на прорыв - сразу во все стороны. Евсеев пускается в литературные игры с подтекстами: повесть "Юрод" - ремейк пушкинской "Сказки о Золотом петушке", где, однако, безумный петух предназначен не для кары одному конкретному царю Додону, а убивает людей регулярно, как ангел смерти.
Часть повести, где главного героя в психиатрической лечебнице заставляют быть конформистом (привет фильму Формана "Пролетая над гнездом кукушки"), вовлекая его в импровизированный спектакль с участием маркиза де Сада - сознательная перекличка с пьесой немецкого диссидента Питера Вайса "Преследование и убийство Жан-Поля Марата...".
Одна из главных черт этого автора - брутальный, с экзальтированно-жертвенным привкусом, физиологизм. Поэтому Евсеев так любит писать про животных, про их гибель ("Кутум") или внезапное спасение ("Баран"). Интереснее всего Евсеев тогда, когда этот физиологизм становится основой сюжета - например, в рассказе "Рот" о певице, у которой чувственный, странный, преувеличенный рот был своего рода знаком избранничества и испытаний. "Трещинки, ранки, порезы, любые шевеленья его пещеристого тела - заставляли обмирать, воскресать, надеяться".
В случае Бориса Горзева (р.1944) - с торжественно заявленной общностью главных героев: согласно авторскому предисловию к книге "Страсти поздних времен", персонажи его повестей - это один герой, который в разных повестях решает разные задачи, сводящиеся, "по сути, к одной: какую жизнь мы выбираем". Тут же Горзев пугает читателя, сообщая, что его пять объединенных в цикл повестей - "книга судеб. А то можно сказать - и бытия".
Однако, если отвлечься от повышенного пафоса этой фразы, Горзев частично прав: внешне его проза реалистическая, но основа ее - глубинно-мифологическая. Содержанием повестей становится не столько выбор, сколько испытание главного героя. В результате катастрофических событий умудренный опытом герой остается жив, но гибнет его любимая женщина ("Натюрвив", "Ли, холера, Илихор") либо вообще все, кто его окружал, а герой выживает случайно ("Перевал"). Действие некоторых повестей происходит в вымышленных закавказских государствах, во время реальных гражданских и межнациональных войн начала 90-х. Война у Горзева - событие реальное и одновременно мифологическое, родственное эпической гибели мира. Архаические приключения "у края земли, где сильный с сильным лицом к лицу встает" (Киплинг) наполнены современной шпиономанией, бюрократическим выяснением отношений и гибелью привычных, повседневных способов объяснения действительности.
И в литературном смысле Кавказ тут неслучаен: время и место дают основания для мифологического письма. При переносе действия в Москву ("Здравствуй и прощай") проза из мифологической становится лирической, но киношное сочетание сентиментальности и стремительности действия втягивает и эту повесть в общий контекст.
Алексей Варламов (р.1963) - писатель известный: лауреат "Антибукера" и премий "толстых" журналов, участник общеевропейского проекта "Литературный экспресс"┘
В книгу "Ночь славянских фильмов" вошли среди прочего два текста, составляющих дилогию, - роман "Затонувший ковчег" и повесть-эссе "Дом в деревне".
"Затонувший ковчег" - о сибирской деревне-колонии крайних староверов под названием Бухара (с ударением на втором слоге; диалектизм, означающий сенокос в лесу), отрезанной в течение двух веков от внешнего мира; она погибла, но дети, рожденные от последнего жителя Бухары, ушли из деревни в мир, чтобы "любить друг друга┘ победить этот мир и спасти его", после чего и поляна-Бухара оторвалась от берега и уплыла по реке.
Актуальная в последние годы метафора тайной, "альтернативной" России как сети затерянных деревень ("Кысь" Татьяны Толстой, например) дополнена у Варламова повестью "Дом в деревне", которая среди прочего может быть рассмотрена как комментарий к "Затерянному ковчегу": в повести, например, есть система топографических перекличек с романом, совпадающие описания местности. Деревня тут вполне реальная, в Вологодской области, но тоже гибнущая.
Герой Варламова, писатель, - персонаж максимально автобиографический - приезжает туда покупать дом, чтобы "создать самого себя и вырваться за те границы, которые ставило передо мною благополучное городское существование". Варламов - писатель жесткий, в его прозе есть ощущение форта и колонизации. Наиболее удачно получается у Варламова, когда его жесткость и колонизаторское настроение становятся сюжетом - происходит же это только в рассказе "Партизан Марыч и Великая степь" - про то, как русский, призванный на военные сборы в Казахстан, изнасиловал женщину из степи, и за это его душа "не могла подняться туда, откуда был виден край Великой степи, и навсегда осталась привязанной к самой ее середине".
Дарья Гармоненко