Лариса Миллер Евгений Гришковец. Одновременно. Диалоги к "запискам русского путешественника". Пьесы. - М.: "Сегодня на сцене", 2000, 55 с.
"У меня было больше, чем ощущение, но меньше, чем представление". Это - фраза из монопьесы Гришковца "Одновременно", которая вместе с "Диалогами к "Запискам русского путешественника" составила тонкую книжицу, недавно опубликованную в серии "Сегодня на сцене".
Первый сборник, состоящий из пьес "Зима" и "Как я съел собаку", появился год назад. Все вместе, эти четыре пьесы - о том, что "больше, чем ощущение, но меньше, чем представление". Автор обладает способностью улавливать эту тонкую материю в нужный момент - то есть тогда, когда для нее уже можно найти слова, но не слишком в себе уверенные, в любую секунду готовые от себя отказаться ради каких-то других: "А надо успеть сказать, ну, например, про то, что вот здесь, то есть в том пространстве, где мы находимся. Сейчас┘ И не просто сейчас, а прямо сейчас, движется - крутится просто непонятное количество разных молекул. Их не просто много, а они СПЛОШЬ! И вот в этом воздухе, который не только нас окружает, но который мы в себя вдыхаем,.. проходят, и даже не проходят, а проникают, постоянно, бесконечные радиоволны, и телевизионные волны, какие-то сигналы космической связи..."
Ну что он все спотыкается - наш рассказчик? Нельзя ли говорить яснее? Нельзя и не надо. Иначе пропадет магия этого странного монолога, в котором автор делает отчаянную попытку выразить словами то, что существует на уровне мычания. И самое интересное, что попытка оказывается успешной, и каждый внемлющий его косноязычным речам радуется и мысленно благодарит автора за то, что он все это затеял. Потому что автор сумел вытащить на свет божий наши собственные мысли и чувства. Не на чистую воду с целью разоблачить и унизить, а именно на свет божий, чтобы получше разглядеть и вникнуть.
Слушая его, мы начинаем понимать, что это простодушно рефлексирующее существо - нам родное. Более того: оно - наше внутреннее Я, которое не постеснялось себя обнаружить таким странным образом. Не постеснялось говорить глупости и несуразности, сопоставлять далековатые вещи, сравнивать вилки с бутылками. И чем внимательнее слушаешь, тем яснее становится, что все так и есть, и говорит он чистую правду. Ну, например: "Сидите вы в своем городе, в своем доме, в своем времени, в смысле, в своей эпохе и смотрите фильм про какую-то французскую революцию. И там кого-то должны казнить на гильотине┘. И вдруг, кааак почувствуете! То есть почувствуете, что это вам должны отрубить голову, что вы просыпаетесь в камере, в тюрьме, перед казнью. Просыпаетесь и несколько мгновений не помните, что вас должны казнить┘ И вот за вами приходят, и ведут вас, и чего-то вам говорят.., приводят куда-то, отрезают холодными ножницами воротник вашей рубашки┘ От холодного прикосновения вы вздрагиваете, и даже коротко смеетесь┘ Потом дают выпить рюмку коньяку. И в горле, и в груди становится тепло. И вот уже гильотина. А вы такой живой┘ В горле тепло┘ И вы: "Погодите, погодите! Извините┘, я еще┘не, ну все-таки.., стоп, стоп┘ я вот┘" - и дышите, дышите┘ И в этот момент на экране нож падает, и такой чавкающий звук.., и вы у себя на диване┘ сидите такой┘ Почувствовали!.." Только не говорите, что это не вы, что вы не ребенок, чтоб подобные глупости себе воображать. Каждый из нас - ребенок и пребывает таковым до самой смерти. И не впадаем мы в детство в старости, а просто выпадаем из всего остального, оставаясь наедине со своим ничем не завуалированным, так и не исчезнувшим детским Я, которое автор странных пьес заставляет нас внутри себя обнаружить.
Уникальность рефлексирующего персонажа пьес Гришковца в том, что рефлексия его - вовсе не мучительный процесс. Здесь перед нами душевно здоровый, ясный, цельный, несмотря на внутренние противоречия, человек, и рефлексия его какая-то веселая. Хотя что может быть такого уж веселого в нашей жизни? И не только в нашей, а в жизни вообще. В ней так мало веселого, что даже хочется стать невидимкой, привидением, каким короткое время чувствовал себя один из персонажей "Записок русского путешественника", когда подал на выезд. Правда, эмигрировав, он быстро вернулся - не смог там. Но память о том, как ты был уже не здесь и еще не там, осталась. "И напиться! И уехать! И быть привидением┘ Хорошо чтобы было┘ мне ┘ хочу. Чтобы хорошо было┘ Хорошо. Я все время уехать хочу! Просто уехать! Или лучше сказать - ЕХАТЬ!.. Ходишь по городу, тебе тут быть - неделю, и┘ хорошо! Он, этот город, тебя не давит, понимаешь? Дышится легко! Только родной город давит┘ Всем! Местами детства, обязанностями, домом, знакомыми, записной книжкой, всем, а там - хорошо".
Эта рефлексия - веселая. Потому что автор обо всем говорит без надрыва и с улыбкой. Даже о драматичном. В ауре Гришковца, говоря его же словами, легко дышится. Видимо, это происходит оттого, что текст, сохраняя все свойства устной речи (многоточия, паузы, слова-паразиты, повторы), лишен плотности. Загадка этих текстов в том, что, не теряя спонтанности и импровизационности, характерной для устной речи, они прекрасно читаются.
Их хочется произносить вслух, вот что.
