Женская кровь

Силвия Плат. Под стеклянным колпаком. Пер. с англ. В.Топорова. - СПб.: Амфора (серия "Гербарий" ), 2000, 332 с.

У человека, который приходит в себя после затяжной лихорадки, наблюдается особое искажение зрения. Когда, лежа на диване, ты подолгу вглядываешься в каждый предмет окружающей обстановки, изучаешь траекторию движения пылинок в лучах света - когда любая, самая глупая мысль пришедшая в голову, способна занять тебя надолго. Ты вертишь ее в своем сознании, как диковинную игрушку, пока наконец не накатится усталость и ты с облегчением не провалишься в долгий сон, приносящий покой и выздоровление. "Я помню потолки в каждой ванной комнате, где мне доводилось принимать ванну. Я помню цвет и отделку потолков, помню их фактуру. Помню трещины и темные пятна, помню, какой там имелся источник света. И я помню форму и размеры всех кранов и всех тюбиков шампуня".

Только так можно диагностировать ощущение, которое возникает от прозаической манеры Силвии (без мягкого знака в книге) Плат: знаменитой американской поэтессы ХХ века, чей прозаический опус впервые опубликован на русском языке. Клаустрофобическое чувство заточения больного человека. Однообразное зацикливание синтаксиса и лексики. Но все это - не в рамках больничной палаты, а в замкнутом и душном пространстве всей жизни, где каждая ситуация превращается в безвыходную.

Исповедь человека, страдающего хронической депрессией, странным образом подавляющего свой депрессивный склад социальной активностью. Описание невыносимо нормальных будней, которые другому принесли бы радость и удовлетворение. И наряду с совершенно детской искренностью и простодушием повествовательной манеры - высокомерное лукавство: "Вас все это радует? А меня тошнит".

Если не знать историю жизни и смерти автора, то вполне можно было записать ее в экзальтированные поклонницы Сартра. Хотя, пожалуй, не совсем так. Потому что после чтения прозы Плат приходит облегчение, которое испытываешь, выходя из стеклянных дверей больничной палаты навстречу миру нормальных и здоровых людей.

Описания любовных встреч - неприкрытый расчет на то, что у читателя в конце концов возникнет брезгливое чувство. Почти ощутимый запах слюны и пота. Страх и похоть - слагаемые человеческой любви. "Трусы у Бадди были нейлоновые в сеточку. "Так прохладней, - пояснил он, - и мать говорит, что они легче стираются". Затем он встал передо мной во весь рост, а я по-прежнему смотрела на него. То, что я увидела, напомнило мне индюшачью голову на индюшачьей же шее и почему-то крайне расстроило". Описание родов, способное самую чадолюбивую особу почувствовать себя отвратительной бессознательной тушей, изрыгающей нечто неопределенное. "Живот женщины вздымался в воздух такой горой, что ни лица ее, ни верхней части тела мне было не разглядеть. Казалось, она целиком и полностью состоит из этого чудовищного, жирного, как паучье, брюха и двух крошечных уродливо вздернутых в зажиме ножек, и на протяжении всех родов она только и делала, что нечеловеческим голосом орала". Гастрономическое изобилие, доступное разве что гению Гринуэя, прогнозируемо влекущее за собой рвоту, тошноту и жидкий кал.

Вы когда-нибудь пытались примерить на себя физиологические радости человека, сидящего на электрическом стуле? Вряд ли. С подробнейшего описания этих заманчивых ощущений начинает свою историю поэтесса Силвия Плат. В середине исповеди - неудачное самоубийство, описанное все с той же маниакальной пристальностью человека, отстраненного от самого себя. В конце романа - ужасы дефлорации, повлекшей за собой неостановимый поток женской крови. "Доктор присвистнул: - Такая, как вы, попадается одна на миллион". -"Что вы хотите сказать?" - "Я хочу сказать, что лишь у одной из миллиона это бывает именно так".

Пожалуй, лишь у одной из миллиона жизнь складывается так, как она сложилась у Силвии Плат: прижизненная поэтическая слава, муж - ведущий английский поэт Тед Хьюз, дети. И вместе с этим - три попытки самоубийства, третья из которых была успешной. Тогда же, после смерти, имя Силвии Плат окончательно превратилось в красное знамя современного феминизма - поскольку феминистки во всем обвиняли, само собой, Хьюза, который, считали они, и довел бедную овечку до ручки. Хьюз отмалчивался. И только после выхода его книги стихов "Письма ко дню рождения" (1998) все точки были расставлены.

Но это уже совсем другая история.