Ирина Каспэ Анджела Картер. Адские машины желания доктора Хоффмана: Роман / Предисл. С.Рушди; посл. и пер. с англ. В. Лапицкого. - СПб.: Амфора, 2000, 446 с.
Повествование Анджелы Картер отличается барочным изобилием метафор и требует от критики ответных метафорических ухищрений.
Безыскусные определения, так или иначе всплывающие в связи с именем английской романистки - "неоготика", "магический реализм", "феминистский постмодернизм" и даже игривое самоопределение "мифологический бандитизм", - все до одного кажутся неудовлетворительными, меркнут и блекнут в сиянии фейерверков под звуки фанфар.
Не то чтобы книги Картер обладали сверхуникальностью, существуя вне типологий и аналогий. Напротив, коктейль из имен, стилей, жанров, направлений составлен с классической постмодернистской чувствительностью и сейчас кажется вполне традиционным: немецкий романтизм, символизм, сюрреализм; эротическая рефлексия от де Сада до Фрейда; этнографические штудии от индейских преданий до китайских притч; плюс несколько десятков в меру неожиданных цитат, включая ахматовские манипуляции с перчатками.
Однако усилия, которые автор прилагает, расцвечивая романную действительность буйными красками, как-то не позволяют обойтись общепринятыми категориями анализа литературного текста. Салман Рушди, например, предпочитает говорить о "лунных камнях" и "фальшивых бриллиантах".
С другой стороны, изощренная метафорика для Анджелы Картер - не роскошь, а нечто вроде третьего глаза, пятого измерения, наравне с пространством и временем. В "Адских машинах" (1972) пространство и время благополучно исчезают в суматохе общего праздника релятивизма, устроенного прагматичным ученым доктором Хоффманом. Лишь метафора по-прежнему худо-бедно связывает предметы между собой. Так что персонажам приходится отмерять собственную жизнь подобиями, двигаясь от одного зеркального отражения к другому. А поскольку в кровопролитной борьбе за восстановление определенности уничтожаются почти все зеркала - ничего не остается, кроме как искать соответствий друг в друге: "Осмотрев себя в овальном зеркале, оправленном в раму из красного дерева, я обнаружил, что вновь преобразился... Странствия так изменили меня, что я едва себя узнал. Я стал вылитой Альбертиной в ее мужском аспекте. Вот почему я знаю, что в молодости был красив. Потому что я выглядел как Альбертина".
Обилие сквозных мотивов, повторов и доставаемых из-под полы зеркал напоминает эксперименты французского "нового романа" - закольцованное повествование Роб-Грийе. Однако материал, из которого во французском романе сооружается живописный ландшафт, в романе английском расходуется на глубокомысленную притчу.
Главный герой "Адских машин" проходит каталогизированный мифокритиками маршрут, включая испытания, странствия, инициацию, покоренное сердце принцессы, поверженного дракона (правда, принцессе тоже приходится умереть) и возвращение домой с победой (правда, сомнительной). Итогом постмодернистских насмешек автора, сопровождающих несчастного Дезидерио на протяжении всего пути, должен стать вывод, что идти, собственно, некуда. На этом глубокомысленность притчи заканчивается и начинается красота ландшафта, поскольку самое интересное в книге - то, каким образом выражено безысходное отчаяние, охватившее интеллектуальную часть человечества в середине двадцатого века.
Располагая действие между двумя полюсами - разумом и чувством, упорядочением мира и хаосом, европейской цивилизацией и всем прочим, - Анджела Картер изгоняет своего героя отовсюду и нигде не оставляет ему прибежища. Метафорика забивает все поры текста; в мире, лишенном пространства и времени, но до отказа набитом подобиями, нельзя ничего пожелать без риска, что самое желанное окажется двойником самого ненавистного. "А лето выдалось шальным, сырым и зловонным, лето пахло дерьмом, кровью и розами" - и дерьмо, и розы одинаково отвратительны, поскольку дышать все равно нечем.
Главный герой пытается хоть как-то определиться с конечным пунктом своего пути: "...Чего доброго, всю историю моих приключений можно озаглавить "Дезидерио в поисках Господина". Понятно, кого здесь не хватает. Волшебная сказка сгибается в три погибели под тяжестью всевозможных чудес, но в ней нет Волшебника.
Именно эта растерянность объевшегося шоколадом ребенка окончательно убеждает в том, что книга Анджелы Картер - не постмодернистский роман о проблемах идентичности, фикциональности, интертекстуальности, а музыкальная шкатулка, украшенная лунными камнями и фальшивыми бриллиантами, и за ее лаковыми стенками скрывается волшебная страна безысходности.
