Илья Кукулин Павел Крусанов. Укус ангела. - СПб.: Амфора, 2000, 352 с.
МОЖЕТ быть, этот роман станет культовым. Во всяком случае, это одно из интереснейших литературных событий года.
Уже вид книги интригует. "Укус ангела" был опубликован год назад в журнале "Октябрь", получил премию журнала. Теперь вышел отдельным изданием. Но существенно, что издан он в серии "Новый век", в которой до сих пор издавались только знаменитые и сложные иностранные писатели. Не случайно ли попал туда российский автор? Кажется, все-таки не случайно: роман Крусанова - одно из очень немногих в современной российской литературе произведений, написанных в жанре интеллектуального боевика на актуальную тему.
До сих пор Павел Крусанов был известен не как автор боевиков-бестселлеров, а как интеллектуальный петербургский прозаик несколько авангардистского толка, автор тонких и изощренных, с налетом стилизации рассказов. Если читать роман внимательно, можно увидеть, что Крусанов стилистически себе не изменил - просто перенес свои языковые эксперименты в другой регистр.
В романе создана особая новая реальность, соединяющая черты России XIX века, конца 1990-х, Византии и Римской империи. Несмотря на то что сфера действия как бы собрана из кусочков, мир получается осязаемо цельным и дышащим. Россия завоевала-таки Дарданеллы, отбив священные воды у Османской империи, и основала там провинцию Гесперия. России же принадлежат Польша, Финляндия и даже Чехия и Моравия.
В этой вымышленной двуединой (ср. двуглавый орел - собственно, в романе на это есть намек) России к власти с помощью выборов - настолько же нормальных, как в Германии в 1933 г., - приходит диктатор по имени Иван Некитаев, генерал, отличившийся самурайской храбростью и жестокостью к врагам в Чечне. До этого становится известно, что он еще и будущий царь - мистический жених России. Некитаева в движении к власти поддерживают несколько интеллектуалов-постмодернистов, которые вроде бы либеральны по своим убеждениям, но с интересом работают, в глубокой тайне создавая милитаристскую и супер-имперскую идеологию нового режима и готовя промывку мозгов с помощью СМИ и политтехнологий.
Таким образом, Крусанов обыгрывает новейший миф, распространенный в среде современных интеллектуалов (не только российских), - конспирологию, согласно которой человеческая история есть поле борьбы между космическими силами, и их на земле представляют разнообразные "агенты влияния". Якобы любой земной правитель - либо сам колдун, либо рядом с ним есть компетентный в тайных науках реальный правитель или советник. В романе Крусанова этими "агентами влияния" оказываются не только традиционные колдуны и шаманы, но и "моги" - персонажи из притчи "Моги и их могущества", написанной другом Крусанова, известным петербургским философом-эссеистом Александром Секацким.
У романа Крусанова, как и у любого хорошего произведения, может быть много прочтений. Одно из них: это воплощение и испытание грез о Третьем Риме, взятых в современном виртуально-психоделическом исполнении.
Другая скрытая линия: показать, как рождается и функционирует псевдорелигиозная мечта об империи, - кстати, подобную утопию анализирует петербургский историк и писатель Яков Гордин применительно к имперскому проекту Павла Пестеля: идея империи, которая не требует себе этического оправдания, потому что она сама и есть этический предел, основа политической мысли.
В романе есть множество реминисценций из разнообразной литературы - Гоголь, Андрей Белый, Константин Вагинов, может быть, Набоков. Все это, однако, подчинено основной стилистике, которая восходит к Милораду Павичу. Крусанов изобрел, как можно стилистику Павича применить к анализу русской действительности и современного русского сознания. При этом стилистика во многом изменяется, существенным оказывается не только движение между культурами (важное для героев Павича), но и расслоение и перемешивание времен. Получившийся результат, однако, напоминает не только Павича, но и грандиозный постмодернистский кинобоевик.
Одна из задач того нового, но уже ощутимого жанра, в котором существует роман Крусанова, - создать "еретическую", смешанную мифологию, которая была бы убедительна, как новый миф, но особый - он не обосновывает жизнь, а сдвигает реальность. Такое мифотворчество - и не исправление, и не совсем пародирование существующей мифологии, а исследование подсознания человека и общества - рефлексия, имеющая значимость символического действия.
Но у Крусанова эта рефлексия балансирует на грани исчезновения. Из его романа выходишь на летнее солнце, сладко жмурясь, как из кинотеатра, где посмотрел боевик про Апокалипсис.
Теперь можно приходить в себя.
