Ирина Каспэ Мишель Турнье. Пятница, или Тихоокеанский лимб: Роман. Пер. с франц. И.Волевич. - СПб.: Амфора, 1999, 303 с.
ПЯТНИЦА, или Тихоокеанский лимб", впервые опубликованный на русском в 1992 году в издательстве "Радуга", теперь вышел с послесловием Жиля Делеза в серии "Новый век" издательства "Амфора".
Во Франции роман впервые был издан в 67-м, обеспечив Мишелю Турнье, тогда начинающему литератору, мгновенный успех. Что неудивительно: с какой стороны ни посмотреть - абсолютное попадание.
1. Декорация. При возобновлении рефлексий о Новом времени и протестантской этике роман Дефо - лучший музей, монумент, палата мер и весов. Недаром в очередном припадке жизнестроительства Робинзон обзаводится личной "коллекцией символов человеческого разума": дюйм, фут, ярд и другие. Одновременно "Робинзон Крузо" - неиссякаемый остров изобилия: сколько ни интерпретируй, все равно окажется необитаемым.
2. Рефлексия. Сюжет не только провоцирует размышления, но и подразумевает выбор самых актуальных ко времени написания "Пятницы" тем: новоевропейское субъектно-объектное восприятие, фокализация, идентификация и др. Здесь оказываются кстати дневники Робинзона: Мишель Турнье заполняет их историей запутанных отношений "Я" и "Другого", по сей день определяющих методологию знания.
3. Повествование. Для Делеза "Пятница" - почти лабораторный эксперимент по превращению Робинзона в психотика и извращенца: "Мир извращенцев есть мир без другого, стало быть, мир без возможного. Другой - это тот, кто овозможивает. Извращенный мир - это мир, где категория необходимого полностью заместила категорию возможного".
Но еще один подопытный, как и положено, - читатель. Это он в абсолютном одиночестве высаживается на ставший неузнаваемым со времен детства остров романа эпохи Просвещения. И это ему в напутствие гадает на картах таро капитан "Виргинии" Питер ван Дейсел. Выпадают: Демиург, потом Марс, Отшельник, Хаос, Висельник - другие: "Карты никогда не толкуют нам грядущее определенно. Вообразите себе, какое смятение вызвало бы предсказание будущего. Самое большее, что нам дано, - смутно его провидеть".
А дальше начинается безумие ломки языка, трещин, расколов и провалов остановленного времени, вновь обретенной логики, которая рушится от порохового взрыва, уступая место иной грамматике мира - разумеется, тоже ненадежной. Эти превращения требуют абсолютного внимания, поскольку они непредсказуемы. Не стоит думать, что речь идет о кондовом окультуривании-одичании. Изменчивый язык и неподвижный остров находят гораздо более сложные способы взаимодействия, чтобы в конце концов приспособиться друг к другу, отсечь возможности и оставить только необходимость.
В этом месте своевременность "Пятницы" дает сбой, и обнаруживается нечто более интересное. Вопреки растущему вниманию к разветвленным сюжетам и интертекстуальному многообразию, Турнье преследует прямо противоположные цели. Благодатный, перенасыщенный возможностями остров подчинен вначале кошмару, а затем - счастливому помешательству жизни с единственным выбором.
Итак, чтобы не сойти с ума в одиночестве, нужно меняться, чтобы меняться, нужно менять: "Я строил и буду строить, но, по правде говоря, созидание мое идет в двух различных планах, даже в противоположных направлениях... Неизбежно наступит такое время, когда Робинзон, все более и более дегуманизируясь, утратит право быть губернатором и архитектором все более и более гуманизирующегося острова".
Не имеет значения, что к моменту переиздания русскоязычного "Пятницы" романисты устали играть с ускользающей точкой зрения и переписывать чужие тексты, что самые волнующие открытия Турнье неоднократно повторены структуралистами, психоаналитиками, антропологами и новыми историками - все это не помешает читателю попасть в солнечную западню бесконечных изменений.
Приходится менять местами разум и остров, остров и жизнь, жизнь и смерть, смерть и остров, и так до бесконечности, пока не останется ничего, ни ада, ни рая - только сияющий Тихоокеанский лимб.
Финал предсказуем. Робинзон Крузо смотрит вслед уходящей шхуне "Белая птица", на которой Пятница уплывает в Европу. Но извращенную душу согревает присутствие нового двойника: юнги, рыжего, как Робинзон, сбежавшего с корабля в качестве прототипа Робинзона. Робинзон-строитель, Робинзон-Демиург поворачивает время вспять: в пику ускользнувшему Пятнице называет будущего компаньона Четвергом - так и не дотянув до Субботы.
