Галина Ермошина
Юз Алешковский. Карусель, Кенгуру и Руру: Повести. - М.: Вагриус, 1999, 508 с.
С ТЕЧЕНИЕМ времени становится ясно, что многие сочинения знаменитых диссидентов, при всем уважении к ним, принадлежат к событиям скорее политическим, чем литературным.
Но к Юзу Алешковскому это не относится, хотя он не был ни выдающимся правозащитником, ни легендарным обустройщиком России, да и в заключении оказался за "ничтожное уголовное преступление" (угнал машину у некой партийной шишки и оказал сопротивление при задержании).
Собрание трех повестей (а все три были уже опубликованы ранее) еще раз показывает, что Алешковскому удалось создать нечто вроде эпоса. В воссоздаваемом им языке детали советской жизни разрастаются до гомерических масштабов. Канцелярит смешивается с языком древнего эпоса. Вот мастер, уходя на пенсию, пьет со своим станком на прощание и говорит ему: "Прощай, спасибо, помирать начну - встанешь ты перед моими глазами, посажу на тебя всех близких своих, и будет это последним из всего, что пришлось увидеть мне, пока я был жив..." Так прощался Роланд с мечом. Но столь же эпично и описание рыбалки - со сладострастными словами об ухе и стопочке. "Ах, как тогда, дорогие, клевало! Как клевало! Подлещики посходили с ума от весны и захватывали просто голые крючки. И до чего же это прекрасно, если б вы знали, нормально проработав неделю, рыбачить и не думать ни о чем, расслабившись над поплавком, ни о пустых магазинах, ни о парторгах проклятых..."
Эпос охватывает широко. Москва и провинция, рабочий и "работник торговли", завод и психушка. Теснота коммуналок, где ночью с собственной женой ничего сделать не удается из-за "всепонимающего похабного молчания" спящей рядом тещи. Страх во время обыска, и радость избавления, когда человек понимает: сейчас еще не возьмут, поживем еще. Страшен мир, где стараются наказать еще до совершения преступления "Вы обвиняетесь в том, что, вступив в 1914 году в преступный сговор с лицом, впоследствии оказавшимся Григорием Распутиным, систематически развращали фрейлин двора, участвовали в пикниках с лидерами эсеров, где и обещали Плеханову портфель министра по делам Австралии, и всячески саботировали производство "Катюш" на заводах "Форда".
Сопротивляться? Или единственно возможный выход - отчаянная попытка оставаться человеком в этом бесовском круговращении? "Держитесь, мужики, держитесь, не унывайте, пока живы мы еще, всем чертям и бесам мира с нами ничего не поделать, а если помрем, то не поделать тем более. Держитесь, оставаясь людьми..."
Язык тоже встал на дыбы и превратился в какую-то многоголовую гидру. Голова власти кричит: "Присвоить буквам "К", "П" и "С" звание Героев Социалистического Труда... переименовать мягкий знак в твердый... считать последней буквой советского алфавита букву "Ы"... букву "Я" наградить значком "Отличник ОСВОДа"..." Голова населения отвечает: "Рабочие крупного промышленного города сосут ишачий член по девятой усиленной". Некий абсурдный компьютер пытается вернуть все к общему знаменателю и получает: "Мною, кандидатом филологических наук Перебабьевым-Валуа, во время ночного обхода образцового слоновника с антикварной колотушкой были зафиксированы звуки, в которых модуль суффикса превалировал над семантической доминантой чертежная доска антисоветских анекдотов глумясь лирического героя да здравствует товарищ Вышинский оказавшийся кенгуру зажег коптилку лучину факел бенгальский огонь Альфу Центавра..."
Не эта ли машина породила и многие тексты Владимира Сорокина?
Воспоминания о пропавшей из магазинов колбасе отзываются горьким фольклором: "Почему колбаса в нашем городе называется "отдельной"? Потому что она отделена от народа". Митинг в поддержку очередного зарубежного коммуниста опрокидывается в миф: "Постесняйтесь Зевса! Призовите на помощь всю свою Афродиту! Не позорьте родины огня, пощадите больную печень Прометея, руки прочь от Манолиса Дэвис!" Это именно не трагедия, не комедия, а - сплав.
"Подписка на заем развития народного хозяйства минус освоение лесозащитных полос привело канал Волго-Дон на-гора доброй славы досрочно встали на трудовую вахту в день пограничника фельетон обречен на провал Эренбург забота о снижении цен простых людей доброй воли..." - в сходной словесной каше мы и живем до сих пор. А человек сходит с ума в этом словесном потоке и непроизвольно начинает в него верить. Или - верит в другое. "Господи, взмолился я в трепете счастливого неверия в явность свершившегося чуда, Господи, неужели Ты отыскал в Твоей Вселенной и меня, и моих замечательных собутыльников, и эти косточки лягушек, и Твой Дар, не закопанный Федей в землю..."
