Мексиканский пессимизм утверждает

Хуан Рульфо. Педро Парамо: Роман. Равнина в огне: Рассказы. Предисл. Х.Л. Борхеса. Пер. с исп. П.Глазовой. - СПб.: Амфора, 1999, 413 с.

ПОКЛОННИК Достоевского Хуан Рульфо (1918-1986), издав в 1955 году роман "Педро Парамо", так отозвался о своем произведении: "Я никак не мог найти в своей библиотеке книгу, которую давно уже искал и хотел прочитать. Я весьма смутно представлял себе, что это за книга, но в библиотеке ее не находил. Вот я и решил ее написать". Коллега Хуана Рульфо колумбиец Гарсиа Маркес сформулировал свои впечатления более лаконично: "Это самый прекрасный из всех романов, какие когда-либо были написаны на испанском языке".

Поиск смысла жизни, поглотивший за свою историю тысячи бессонных ночей и сотни литров чернил, остался неведомым для Хуана Рульфо. Писатель уверен, что жизнь есть дорога к смерти, и это не кокетливый фатализм мексиканского Печорина, но мудрость мастера. Однако то, что для других было целью творчества, для Рульфо - отправная точка, постамент, на который водружаются его жутковатые герои. Любимое их занятие - упорное, настойчивое, и оттого еще более бессмысленное истребление отпущенного им времени, которому автор отказывает в возможности разумного использования, считая его жалкой и скучной прелюдией к смерти. "Просто утром солнце встает, вечером закатывается. Только и всего: сначала день, потом ночь, день и ночь - и так до самого смертного часа. И смерть для тех, кто живет в Лувине, это - свет надежды".

Как художник-авангардист вывешивает в начале экспозиции ранние пейзажи и натюрморты, чтобы доказать свое право отступить от канонов, так и Хуан Рульфо подкрепляет свой сложный и противоречивый роман "Педро Парамо" несколькими рассказами, которые вошли в эту книгу. Дюжина коротких, изящных шедевров, написанных скупо, лаконично и точно, безоговорочно подтверждает высокую репутацию их автора.

Роман "Педро Парамо", сохраняя выверенный стиль, присущий рассказам Хуана Рульфо, представляет собой более сложную для восприятия конструкцию. "Стоит рассказчику, ищущему Педро Парамо, своего отца, столкнуться с незнакомцем, объявляющим будто он - брат героя и у них в деревне все носят фамилию Парамо, как читатель понимает: он - внутри фантастического текста, чьи развилки невозможно предугадать, но чьему притяжению нет сил сопротивляться", - делится своими впечатлениями Борхес, в чью "Личную библиотеку" попал Рульфо. Атмосфера романа, являющаяся едва ли не главным его достоинством, есть результат виртуозного смешения самых несопоставимых жанров: социальной драмы и мистики, политической сатиры и национального фольклора. Герои Рульфо, эдакие мексиканские деды Щукари, сидят на завалинках в опустевших, разоренных бандитами (детьми, внуками и другими родственникам) поселках, населенных только призраками и мертвецами, чешут вспотевшие под сомбреро лысины, и учат жизни случайных прохожих, которые на утро тоже оказываются покойниками.

Но вопреки мрачному и трагичному сюжету романа, автор украшает его иронией над собой и своим народом. "Гроза прошла. И только по временам порыв ветра, налетев на гранатовое дерево, стряхивал с его ветвей ливень сверкающих капель. Капли сыпались на землю и гасли. Высунулось из-за облаков солнце, вспыхнуло глянцем на камнях и пошло переливаться вокруг всеми цветами радуги". Грозящие затянуться и стать скучными наблюдения героя прерываются внезапным диалогом:

- Что это ты засиделся в уборной, сынок?

- Я сейчас, мама.

- Будешь там долго возиться, выползет змея и укусит.

- Я знаю.

Позиция Хуана Рульфо - жизнеутверждающий пессимизм. Голодный, еле живой крестьянин, созерцающий засыхающее маисовое поле, молится, чтобы не было дождя, ибо чем больше будет урожайных лет, тем дольше ждать смерти. Но это не история о тяжелой доле или неизбежности суицида, а штрих к портрету целой нации. Небольшая, но емкая иллюстрация к ее истории и характеру. Повествуя о драматичной, но бессмысленной жизни своих героев, автор поднимается над жалостью и сочувствием, находя красоту, смысл и правду в неизбежности происходящего, чувствуя в этом непреодолимый закон природы, находящийся вне категорий добра и зла.