Опыт городского кочевника

"Испытывая страсть к объекту, не допускающему испытывание страсти. Потому на троллейбусе мимо цирка, а мог бы пешком, перпендикулярно первому гуманитарному, если новый, а если старый - на Самотечную. И если пространство наконец свернется, любовь моя станет безграничной воистину".

Объяснять Даниле Давыдову, что мир и сознание предельно раздроблены, не надо. Для него это - данность. И в его прозе речь идет не о воспроизведении этого, а о попытке удержать все от окончательного распада ровностью интонации, подчеркнутой неэмоциональностью (соответственно названию книги). О попытке заклясть хаос событий спокойным повествованием о них.

Мир, с которым приходится иметь дело, крайне зыбок. Время течет неравномерно, школьные стены только что "казались белыми и новыми, а теперь пожелтели, потрескались, кое-где осыпалась штукатурка". Даже камни весной такие хрупкие, что их можно раздавить ногой.

Для героев Давыдова город играет роль дикой природы, потому что смысл его составляющих уже так же неясен и так же многообразен, как смысл травы или ящерицы. Современные номады с привычкой бродить в индустриальных зонах, бесцельно ездить в метро или на автобусе. В ряде текстов мотив кочевничества присутствует непосредственно. "Цель нашего путешествия отошла на второй план, хотя и не была забыта, просто уже неделя пути через степь настолько отдалила нас от всяких целей, что важным казался лишь переход". Важен не конечный пункт пути, важно его прохождение, потом можно лечь и уснуть. Или блуждания вдоль бесконечно длинной стены. А один из героев продолжает спокойную экскурсию по городу в то время, когда горит его дом. Такой персонаж чужд "обычному" городскому жителю так же, как крестьянину кочевник. Другая жизнь привлекает его, он пытается установить с ней контакт, вглядывается в ее окна. "Тусклая лампочка на шнуре, в полуметре от потолка, посреди неравноугольной комнаты; коробки неведомо с чем, одна на другой, в несколько рядов, стол, на столе - жестяная кружка и чайник, и более ничего, и никого нет и быть не должно". Но продолжает свой путь.

Его оружие - рефлексия и самоирония, вошедшие в привычку. "Был немного пьян, что отразилось в выборе темы для размышления: думал о высшем". Собственное поведение контролируется вплоть до мелочей, до каждого вздоха. "Спросив у старушки, памятуя давние мамины рекомендации, дорогу, он тяжело вздохнул. Это ему понравилось, и он тяжело вздохнул еще раз". Разумеется, и сама привычка тоже под взглядом. "Тебе не хочется говорить со мной, но ты говоришь, потому что привык говорить со мной, даже когда тебе этого не хочется". Проза Давыдова и есть продолжение этой рефлексии, она обращена в большой степени на самого автора. "Литература - не способ сведения счетов с более удачливыми носителями позитивного (или любого другого) знания, это - способ сведения счетов с самим собой, тем или иным манером".

Герой Давыдова регистрирует происходящее, не удивляясь ни обычному, ни необычному. Даже превращение бомжа в суринамского наследника не отвлекает героя от привычных дел. Важно попытаться превратить извне навязанное не-событие во внутренне пережитое. Довести обычное до ирреальности - чтобы оно то ли окончательно потеряло смысл, то ли стало волшебным. Любое действие может быть переосмыслено - например, как игра. И тогда в перемещении городским транспортом оказывается важным затратить не как можно меньше, а как можно больше времени, проехать немыслимо кружным маршрутом. Незначительного тут нет. Незнакомые собеседники в облезлой комнате за чаем из эмалированых кружек - возможно, судьи. И дело оказывается решенным - пока шел незначащий разговор, может быть, именно из-за поведения героя в этом разговоре.

Довести спокойствие взгляда до того, что одной из героинь спящий рядом муж представляется нарисованным на постели. Может быть, для того и нужен текст-медитация, медленной детальностью втягивающий в событие. И когда удастся так воспринять мир, скольжение по нему во время беспричинной и необычно ранней утренней прогулки окажется единственным достойным памяти событием за много лет.

Разумеется, поставленные задачи далеко не всегда успешно решаются. И хаос тоже может вернуться с другой стороны - как нагромождение зарегистрированного, как описание опыта, слишком близкого у автора и его читателя. Даже в тонкой 48-страничной книге много мест, выглядящих лишними. Но все-таки это первая книга молодого автора: есть возможность посмотреть, что будет дальше.

"- Если бы мы жили в мире, где вещи ценны сами по себе, мы не задумывались бы о подобных вопросах.

- О каких "подобных вопросах" ?

- Ну... сам знаешь... о тривиальности, повторении, обманутых надеждах, затертости, штампах, о..."

Может быть, Данила Давыдов и стремится найти путь в этот мир.