Александр Вознесенский Ольга Кучкина. Итальянская бабочка. - М.: Книжная серия журнала "Арион" ("Голоса"), ЗАО "РИК Русанова", 1999, 128 с.
ОЛЬГА КУЧКИНА давно и широко известна читающей публике как журналист, публицист, драматург, прозаик. Обозреватель "Комсомолки" до недавнего времени вела и свою телевизионную программу. Книга пьес Ольги Кучкиной "Белое лето" выходила в 1987-м, в 1988-м - повести и рассказы "Это я, любовь!", стихи печатались в журналах "Арион", "Дружба народов", "Звезда", "Знамя", "Новый мир", "Октябрь".
Сегодняшний поэтический сборник Ольги Кучкиной - второй по счету (первая книга стихов "Сообщающийся сосуд" опубликована в 1991 году). "Итальянская бабочка" продолжает серию "Голоса" поэтического журнала "Арион". В этой серии уже вышли книги Михаила Синельникова "Обломок" и "Балкон" Евгения Рейна. И вот - "очень женские, т.е. непредсказуемые стихи: наивные и горькие, искусные и беспомощные, ясные и сбивчивые, запинающиеся...", - как определяет их Олег Чухонцев. Или - так и хочется сказать, напротив, - "стихи Ольги Кучкиной сложны. Они сложны своей почти невозможной концентрированностью. Они сложны тем, что насыщены и перенасыщены переживаемым и пережиты". Это уже слово Новеллы Матвеевой. Впрочем, два мнения отнюдь не противоречат друг другу, и хотя с обоими поэтами можно не соглашаться, поэт третий скажет за себя сам:
Дух дышит, где хочет, а если не хочет,
замрет и не дышит, и нервы щекочет,
и с нервным расстройством везут недалече,
где тело, и душу, и нервы калечат.
Но дух переводит себя через время,
берет на себя предыдущее бремя,
и с духом собравшись, очнувшись в уроде,
смеется и плачет: свободен, свободен.
Не так уж много случаев в истории литературы, когда стихи начинают писаться уже после прозы, после драматургии. Хотя "казус журналистики" - особый. В конце концов Ольга Кучкина сначала журналист, потом - писатель. Однако рамки очерка становятся вдруг тесны. А чужие судьбы, те, что в проживании рождают классную публицистику, рано или поздно начинают заслонять, замещать собственную личность. И тут требуется немало душевных сил, чтобы вернуться к себе. Но тогда-то, быть может, и начинается настоящая поэзия. Та, что не встает в газетную полосу, но (и потому, может быть, тема "свободы духа" одна из ключевых для этой поэтики) чужой взгляд все равно проступает, и где бы ты ни был, образы слетаются к тебе, как бабочка из заглавного стихотворения. И сам поэт - эта бабочка: "Так задумала природа, / нет вины, а есть свобода. / Но семья не без урода - / ты в чужой горсти, прости".
Об этом необходимом и подразумеваемом возвращении - к себе - неявно говорит и сама композиция книжки (обратная или, если угодно, возвратная), где раздел "Из ранних тетрадей" отнесен в конец, и в этих тетрадях больше неверия и какого-то неженского нигилизма, чем в последних стихах Кучкиной. Вот из "раннего": "Истины все перебрали. / Соль и смысл переврали. / Души обуглены. / Жизни загублены". И никакого продолжения не следует (миниатюра, впрочем, называется "Страшная сказка").
А то, что "не раннее" и что открывает книгу, начинается хоть и усталым, но не безнадежным: "Уснуть не можешь - и помойка в голове: / останки дохлых чувств и полудохлых мыслей, / обрывки никому не нужных писем / и вдруг, как снег, случайный соловей. Трамвай, и тремоло, и старое трюмо, на рынок съездить прикупить фасоли..." и т.д. Живая жизнь. Ценность которой начинаешь ощущать отнюдь не в период юношеского романтического ниспровержения, как бывает у "ранних" поэтов.
Но главное, будет ли в уже сбывшейся жизни - новая жизнь, как новая свобода упорхнувшей-таки из чужой горсти - пустой - бабочки. И чем заполнить пустоту ладоней?
- Она сказала:
купи мне собаку.
Он сказал:
у нас уже была собака.
Она сказала:
у нас уже была любовь.
Он сказал:
ее нечем кормить.
Корм этой поэзии - чувство. И оказывается, что сегодня можно писать не только "про текст", но и про себя самого. Себя саму - узнаваемую и тем не менее скользяще неуловимую.
