Владимир Березин ЕСТЬ или было такое племя - советские закавказские евреи, племя особое. До них не дошли немцы. И, следовательно, тогда их не убили. В их крови растворилось кавказское солнце и вино, и оттого это племя не похоже на евреев средней полосы. Потом они уехали куда-то далеко, к прочим мотивам добавилась война.
Вернее, множество войн. Так в Грузии и говорят до сих пор: "Это было до первой войны", "а это было до второй войны". Эти слова идут без прилагательных, и никто не подразумевает, говоря: это войны мировые, империалистические и отечественные.
Итак, они уехали, везя в чемоданах "фото деда патриота, бабушки в немодных ботах", теряя кровь, будто переезжая на новые квартиры:
- А спустя пятнадцать лет
Дружно хватимся мезузы
Ни комода, ни штиблет
Не забыли. Не забыли
Бра, стеклярусные бусы,
Пыль из выцветших портьер,
Не забыли ветхий веер.
Старый дом снесли с мезузой
Там на притолоке белой,
Белая, она висела,
Так, на первый взгляд без дела.
Сборы. Суета. Аврал.
Знаешь, сколько было груза! -
Весь квартал нам помогал.
А мезуза┘ Что - мезуза?..
В общем, многие из этих людей разбрелись по миру, рассеялись в нем, растащив особый закавказский мир по сердцам. Чтобы вспоминать:
- Стоим на Мтацминда нашей,
И молча мы смотрим вниз.
Не было города краше,
Чем наш Тбилиси-Тифлис.
А где друзья - непонятно, потому что все успели повоевать, и как говорилось выше - была первая война, а за ней - вторая.
Конечно, я вчитываю в эту книгу что-то свое, потому что не вся она о жарком и пыльном солнце над горами, горящей на солнце меди, о караванах, алыче и зурначах.
Там есть и другие страны - с холодными дождями и водой, застывшей в каналах. Венеция и Нью-Йорк там всякий.
Я говорю это не потому, что любые стихи полны ностальгией - полны ей всегда. И не потому, что ностальгия - признак любого взрослого человека. А потому, что нужно сказать об этой меняющейся оптике, движении глаз человека, которого волочет жизнь через океаны, а он продолжает бросать взгляды на одну, дорогую ему точку.
Нужно сказать о той хитрой оптике. О том, как люди, обернувшись на свою родину, каменеют, как Лотова жена. А потом продолжают жить.
