Андрей Мирошкин  |
| Ева Берар. Империя и город:
Николай II, «Мир искусства» и городская дума в Санкт-Петербурге. 1894–1914/ Пер. с франц. М. Неклюдовой. – М.: Новое литературное обозрение, 2016. – 344 с. (Historia rossica). |
«Все пути в город ведут», – писал Эмиль Верхарн. Эти слова великого поэта можно было бы поставить эпиграфом к книге французской исследовательницы Евы Берар о Санкт-Петербурге конца ХIХ – начала ХХ века. В этой работе, созданной на стыке интеллектуальной истории, социологии и искусствознания, город на Неве рассматривается как единое пространство модерна. Французская исследовательница смогла глубоко проникнуть в сущность петербургского мифа. Цель автора, по ее словам, – показать урбанистический срез русской истории того периода, что непосредственно предшествовал революции.
По наблюдению Берар, в большинстве исследований о российских столицах рубежа ХIХ и ХХ столетий большой город остается в тени – «как будто русская буржуазная революция не была связана с определенной пространственной средой, с городским сознанием, с образом мысли и образом жизни». Город как особое порождение общественной среды, экономики, интеллекта, градостроительного искусства, ландшафта всегда находится в самом центре социально-политических и духовных перемен. Более того, он зачастую их и порождает. Вспомним: все революции, перевороты и прочие ключевые события в России происходили именно в городах. Здесь находятся институты власти, узлы коммуникации, банки, оружейные склады. И главные культурные объекты тоже сконцентрированы в больших городах, как бы ни спорили с этим утверждением «деревенщики».
Искусственно созданный по воле Петра I, Санкт-Петербург скрывает много тайн и манит ученых разных специализаций. Необычность Петербурга, внезапность его появления на карте и нерусский облик новой столицы породили целую литературную традицию. Словесность питалась образами зданий и площадей. «Город изъяснялся на заемном архитектурном языке, непонятном для страны: пришедшие из Голландии и Германии образы церквей со шпилями; каменные дома вдоль прямых проспектов, расходящихся барочным трезубцем, – все это имело мало общего с архитектурным синтаксисом Московской Руси, с византийскими куполами, петляющими улицами и деревянными домами, скрывающимися в глубине дворов». Достоевский, Гоголь, Андрей Белый, Блок отдали щедрую дань мифологизации невской столицы.
Однако не столько сущность классического петербургского мифа интересует автора книги, сколько его преображение в эпоху Николая II. Это было время, когда страна стремительно менялась, и столица шла в авангарде перемен. Ранее разделенный сословными перегородками, Петербург начинает формировать собственное сообщество. У города появляются новый стиль, образ и голос. Но сам император Николай словно бы саботирует назревшие перемены. С первых дней правления он демонстрировал отчуждение от города, где когда-то был убит Александр II и где, по мнению Победоносцева, пышным цветом расцвели либерализм, террор и крамола. Николай и венчаться планировал в Крыму, а не в столице, как принято у Романовых, и только дядья отговорили его от этого шага. Жизнь в Петербурге у молодого императора не задалась. «Страх перед городом-цареубийцей превращается в страх перед городом как таковым», – пишет Берар. При любом удобном случае «хозяин земли русской» удирал из столицы, не заботился о ее модернизации, а кое в чем отдавал предпочтение Москве с ее древними традициями. В 1904 году Николай II переезжает из Петербурга в Царское Село, которое становится местом проведения придворных ритуалов и официальных церемоний. В отличие от своих великих предков этот император равнодушен к градостроительству. Так, его надеялись увидеть на представлении проекта по преобразованию столицы, но он лишь заглянул мимоходом и ушел. «Что ждало престол, отчужденный от собственной столицы и враждебный к городской культуре?» – риторически вопрошает Ева Берар.
Однако в ту эпоху на российской исторической сцене появилась еще одна влиятельная сила. «Профессиональная интеллигенция – журналисты, врачи, статистики, архитекторы и инженеры – осваивает знания, которыми раньше обладали министерские департаменты. Формируется новый, городской тип идентичности, который берет на вооружение средневековый ганзейский девиз «Городской воздух приносит свободу». Творческие люди начинают формировать свой – художественный – образ Петербурга. Ева Берар не случайно цитирует здесь слова историка и краеведа Николая Анциферова: «Пушкин является в той же мере творцом образа Петербурга, как Петр Великий – строителем самого города».
Если царь махнул рукой на город, им должны заниматься художники. Такие как Александр Бенуа, коренной петербуржец, космополит, обладавший особым чувством города. Именно возглавляемый им кружок «Мир искусства» выступил в начале 1900-х годов за реабилитацию петербургской классики. Возник интерес к архитектурному наследию XVIII – начала XIX столетия, духом прошлого подпитывалось искусство модерна. В 1902 году, напоминает Ева Берар, была напечатана программная статья Александра Бенуа «Живописный Петербург», представляющая собой «мост между славным прошлым имперской столицы и зарождавшейся буржуазией, нуждавшейся в собственных культурных ориентирах».
По словам автора книги, Александр Бенуа пропагандирует культ Петербурга как произведения искусства и «питомника государственной эстетики». Из взаимодействия этих факторов в Петербурге начала зарождаться городская цивилизация современного типа. Площади, проспекты и регулярные парки города на Неве стали сегодня пространством для увлекательных исследовательских концепций.
