Как много в звуке "Подмосковье"

КАК ТОЛЬКО "Муравьиная" книжная серия ("Названия московских улиц" и "...храмов", "Московские библиотеки" и "...музеи") вышла за город, стало гораздо интереснее. Все-таки делянка, лежащая в границах Кольцевой дороги, основательно распахана, и трудно избежать эффекта дежа вю, беря такие темы.

Напротив, Подмосковье открывает стратегический простор. Впрочем, градоведам тоже показан подгородный воздух, ибо, во-первых, стены города местами рассекают живые связи, чтобы не сказать смыслопотоки, а во-вторых, побеги от занятий пристальных, специальных в область своего иного полезны для здоровья. И чем оно, иное, ближе и родней, тем меньше риск забыть свое свое.

Первая польза книги - отворение слуха на имена. Слуха, атрофированного в Москве, где Вшивой Горке постеснялись возвратить название, где Астрадамово звучит без вопросительно-восторженного знака, Аминьево только набор коробок и даже Сивцев Вражек начинается стеклянной дурой.

Вторая польза: книга заставляет вспомнить, что предметом москвоведения выступает тайна. Даже имя города необъяснимо, хотя и объяснялось сотни раз ("Москва! Как много в этом звуке!"). Ясно только, что оно заимствовано у реки, однако гидронимия как раз наидревнейший, часто попросту дорусский пласт московской топонимии, и за границей города вдруг снова понимаешь, что живешь в месте незнаемом. Где не находят объяснения ни Воря, ни Пахра (Протва, Цна, Истра, Руза, Клязьма, Лама, Нара, Яхрома...), а Березня или Дубна - не то, что вы подумали. Зато какая радость обнаружить реку Вздероножку (Звероножку тож), село Спас-Досчатый, а равно и Поселок абонентского ящика 001! У ящика, конечно, тоже своя тайна, но разъяснимая.

Разъяснение тайн - третья польза книги Евгения Поспелова. Акри, название полустанка, считалось зашифрованным справа налево именем погибшей от любви жены дорожного обходчика, пока не отыскалось фото с вывеской "Акционеры Российской Империи" - конторы, строившей, не привлекая капиталов иностранных граждан, Павелецкую дорогу. Странно, что платформе не переменили имя.

О переменах. Автор цитирует Закон 1767 года: "Оказавшиеся при межевании пустоши, речки, ручьи и другие урочища под названиями непристойными, а особливо срамными, в межевых книгах и планах писать иными званиями, исключая из прежних названий или прибавляя вновь некоторые литеры..." Исправленное выглядит как список опечаток: Четряково было Чертяковым, Зденежье - Безденежьем, Скоропусковское - Кровопусковым, Говейново - Говеновым, Зарайск - Заразском (зараза значит овраг). В советскую эпоху этот же процесс облагозвучивания теряет творческий характер: Обираловка, где бросилась под поезд Анна Каренина, сделалась Железнодорожным, Сосуниха - Красными Всходами, Негодяево - Тихомировом, а Холуяниха - Лужками.

Четвертая польза книги - в систематизации самих принципов, путей разгадывания этимологии. Так, Александровка скорее происходит от фамилии помещика, чем от храмового посвящения: тогда бы было Александровское; Захарьино указывает на Захарию, Захарово же - на Захара, а Софийское и Софьино, аналогично, - на Софию и на Софью. Автор напоминает, что селом до середины XVI века называли не приходский центр, а центр землевладельческий - с двором помещика, что среди последних были распространены неканонические имена вроде Каши Васильевича Огарева. Двойные и тройные наименования "Гундобино, а Петелино и Петрово тож" фиксируют владельческие переходы или ("Покровское, Осеченки тож") превращение деревни в село как центр прихода.

И немного критики. По возвращении в Москву (все же границы города вобрали часть Московского уезда) книга теряет в ценности: ее встречают здесь другие книги, и всякая гипотеза проходит перекрестную проверку. Так, Поспелов пишет, что топоним "Киевец" прекрасно объясняется без помощи рассказа о приходе в это место киевлян в XIV веке. Но Квашнины-Самарины, предок которых приводил тех киевлян, чтили храмовый образ киевецкой церкви как фамильную святыню.

Словом, краевед топонимисту друг, если топонимист друг краеведу.