Золотые комнаты столицы

Басманная часть обрела летописца

"МГУИЭ" значит "Московский государственный университет инженерной экологии" (бывший МИХМ - Институт химического машиностроения), Валерий Анатольевич Любартович - профессор этого университета, а университет располагается в куракинском дворце, который и помещен автором в центр культурного пространства Басманных улиц.

В таком приеме есть натяжка, но ничего не портящая, и нужно быть лишь благодарным институту за москвоведческое начинание. Тем более что дом Куракина - действительно дворец: он посещался императорами. Начиная с Николая I, в честь коронации которого здесь состоялся бал. Утром перед балом царь в Кремле встречался с Пушкиным. А вечером, в первые же часы объявленной ему свободы, Пушкин тоже поехал на Басманную, но не на бал, а в дом своего дяди. Так же поступили Соболевский, Вяземский, Давыдов, Дмитриев.

Этого напряжения по формуле "поэт и царь" хватило бы для славы всякой улицы, но только не Басманных: им все мало. Здесь тридцать лет прожил на месте объявленный безумцем Чаадаев, и дом его недавно найден сохранившимся. В огне 1812 года Мусин-Пушкин лишился здесь "Хронографа" со "Словом о полку". Здесь Рокотов и Струйская разделены дистанцией в полпереулка. Здесь Татлин строит свою башню в мастерской под крышей. А ведь книга описывает только избранные адреса!

И занимательно описывает. Вот на стене внутридворового проезда обнаруживается копированный медальон Торвальдсена. Вот виден дом, невидный ниоткуда с улицы; так и его хозяин, немец Прове, спрятал свое имя Карл от веяний 1915 года, став Кириллом. Вот в Университете инженерной экологии, как в бабушкином сундуке, отыскивается абрамцевский худпром (поскольку бывший мамонтовский керамический завод был местом практики для Политехникума, занимавшего Куракинский дворец) - и ожидаем выставку.

Или еще сюжет. Мы помним по учебникам истории портрет Куракина. Нам говорили в школе, что художник смеется над златотканым одеянием "бриллиантового князя". Оказалось, это тот кафтан, который уберег князя от смерти, когда в Париже сделался на одном балу пожар: князь не мог покинуть залу прежде дам, и когда упал горящий потолок, затканный золотыми нитями мундир спас старика по крайней мере от ожогов.

Чем не метафора для описания судьбы Басманной части? Ее аристократическое и купеческое золото (даже в буквальном смысле: скажем, "Золотые комнаты" Демидовского дома) было слишком подлинным, чтобы совсем погибнуть под обломками 1917 года.

Нет, и эта часть Москвы, конечно, интенсивно разрушалась. Безотрадна и судьба здешних коллекций - нумизматических, старопечатных, живописных... Свобода рук для разрушителей обслуживалась мифом о неполноценности частей, лежащих вне Садового кольца. И если ныне это центр города, то потому еще, что появились книги, как "Дворец Куракина..."

Это по-прежнему земля дворцов и их сокровищ.

Старые русские: декларация расходов

Г.Н. Ульянова. Благотворительность московских предпринимателей: 1860-1914. Издательство объединения "Мосгорархив". - М.: 1999, 512 с.

Город как сумму информации необходимо структурировать. Если есть книга "Классическая Москва", должна быть и "Москва барочная". Ее нет, как нет ни "Интерьеров...", ни "Проектов..." - свода неосуществленных замыслов скульпторов, инженеров, архитекторов.

В этом смысле краеведческая книга есть аспект. Не всякий краевед сидит в архиве или участвует в натурных изысканиях, но и постановка старой информации в новом аспекте дает бесспорную "прибавочную стоимость".

Ульянова снимает оппозицию архива и аспекта, так как писала аспектированное исследование в архиве.

Материал огромен. Рядом с главами вроде "Объем и динамика пожертвований" или "Регламентация сословного хозяйства при переходе к городскому самоуправлению" стоят главы типа "Александровская больница" или "Дома бесплатных квартир Московского купеческого общества", которые принадлежат, по существу, другому этажу конкретизации и допускают бесконечное продолжение.

Но открывать книгу Ульяновой на оглавлении не нужно, а нужно погружаться в текст с любого места. (Не говоря уже об иллюстрациях числом более 130, рассмотрение которых, благодаря "мосгорархивовскому" качеству репродуцирования, может занять отдельный вечер.) Сразу бросается в глаза главное: россыпь таблиц, переходящих к середине книги в сплошной 250-страничный Биографический словарь благотворителей Москвы.

Итак, здесь две книги в одной.

Первая, теоретическая, в принципе незамкнута, вторая все-таки стремится к исчерпанию предмета: 225 персоналий, объединенных единством места (Москва), времени (пореформенная эпоха) и, главное, образа действий (жертвование). Первая книга - как бывшая таблица, развернутая в текст, стремящийся нет-нет да и свернуться вновь; вторая же - как бывший, свернутый в таблицу, но стремящийся раздаться из нее наружу текст. Действительно, словарные графы заполнены целыми предложениями...

...В которых узнается стиль автобиографий, как если бы все эти Абрикосовы и Алексеевы собственноручно отвечали на вопросные пункты. Что ж, Галина Ульянова так и называет свой метод: "ретроспективное анкетирование". Вот только каждую строчку расходов анкетируемые сопровождают архивной ссылкой типа "ГУ, 425; ЦИАМ, ф. 179, оп. 57, д. 20, л. 183". Это значит (в среднем по 10 архивных ссылок на 225 персональных таблиц), что Галина Ульянова заверила свои анкеты не менее чем 2250 архивными ссылками.

Вообразите еще, сколько осталось за пределом монографии, чтобы начать новую. К примеру, о купеческой генеалогии. Ульянова рассказывает, представляя книгу, как отслеживала династические связи на время, когда крестьянские фамилии менялись в каждом поколении, заново образуясь всякий раз от имени отца; как приходилось различать одноутробных братьев с одинаковыми именами - распространенное в прошлом явление, и т. д.

Церковную Макариевскую премию 1997 года книга получила еще по рукописи, будучи кандидатской диссертацией.