Червебог умер

Некоторые рисунки говорят сами за себя: «Жизнь – это дама, на которую работают все тайные и явные пиарщики мира»...

1. О смерти

Поговорим о смерти.

Бытие – Я – Небытие.

Усложним эту простейшую схему:

Бытие – Я*Х – Небытие.

Х – это все, что угодно: Иное, Цель, Отношение, Миф, Добытие, Галлюцинации, Гомосексуализм, Россия, Смерть России, Третий Рейх форева, Мисимовский финал, нефтяная скважина, Гамлет, избежавший обоих состояний┘

Из этого следует (для меня) – Бытие и Небытие одинаковы относительно моих претензий.

Если из формулы убрать «я», ничего не изменится. И никого не останется.

И ничего не изменится.

Бытие и Небытие могут быть вторичны по отношению к чему угодно.

Любить Другого (Живого Другого), дабы его контролировать, делать зависимым – основа основ тоталитарной личности и тоталитарного государства.

Жизнь – это дама, на которую работают все тайные и явные пиарщики мира. Неисчерпаемая валюта, «что-само-по-себе-и-не-ново» – как поют нефтяные магнаты на местечковых масонских VIP-тусовках.

«Снова-и-снова!» – добрая такая богатая такая русская такая восточная такая евразийская такая слава-россии, и тут же – назад в СССР.

Потому что кончается нефть┘ Начинается на Пу┘ А Пу – и Кощей, и Матрешка, в коей Пустота.

И в Пустоте – Пустота.

И назад в СССР потому что.

«Я не могу иначе» – баба поет.

2. Смерть для гностика

Рационалистический гностицизм. Взгляд справа.

Что есть смерть для гностика? Для героя? Для последнего аватары?

(Опустим случаи романтически-истеричных «вызовов смерти» и упоения ими.)

Смерть – апофеоз безвыходности, трагическая предопределенность, демиургическая подстава.

Окончательное разрешение Вопроса в конфликте Бога и Героя.

Ибо Смерть демократична и тем унизительна.

В мире нарушенных иерархий Смерть, как кровавая гебня, устраняет Высших Существ, что помнят о сущности своей подлинной и ведомы ею.

Смерть последнее и самое важное осязаемое противоречье в надиктованной яви управляемой иллюзии в этом дивном, дивном, дивном «божественном», благостном мире.

Смерть – это метафизическая заданность Демиурга, что выражено в недопущении чужих Амбиций Запредельных, недопущение Воли и Воли к Власти.

Недопущение Гностического Реванша.

И свободы непущение.

Смерть – отрицание «я». Его окончательное стирание.

И более всего Смерть отвратительна в плебейской своей жестокости, в непризнании Высших Я и уравнивании их с низшими «я» (простыми, человеческими).

Демиурга ни с кем не спутаешь... Рисунки автора

Любовь к смерти действительно болезненна. Ибо при всей своей утомительной жестокости и мучительной абсурдности Отвергаемого Бытия стоит заметить очевидно-логичное: Жизнь есть изведанная гадость, а Смерть – гадость неизведанная.

И вновь о демократии. Смерть демократична!

Смерть есть у всех. Внешняя Смерть. Внешнее – оно обыденно.

(А была бы Россия Вечная, да жизнь вечная, Смерть стала бы дорогим мета-физи-эксклю-зивом.)

А так зачем последнему аватаре эта подачка для пролов?

Анатомия-физиология-метафизика и биография Героев не предполагает Смерти-как-реальности. Для Героя смерть – только элемент мифа.

3. Вечное возвращение

Поговорив о смерти в рамках глобального дискурса, перейдем к земному. В обыденной жизни смерть можно попытаться принять или проигнорировать. Что и пытается делать большинство обывателей. Предполагая обвинения в «фашизме» и заочно игнорируя их, смею утверждать, что терпение/принятие жизни/смерти, та «невыносимая легкость бытия», свойственная атомарным индивидам, есть следствие двухтысячелетнего христианского рабства, а в первую очередь – следствие глубинного врожденного понимания своей ничтожности, необязательности, расплывчатой я-абстрактности, чуянья бессубъектности, почти анонимности, чуянья перспективы своей кошмарной – стать тлею и вошью, исторической и вселенской незначимостью. Подобных существ можно назвать Объектами Тотального Отсутствия.

У Великих все обстоит ровно наоборот («Все превращается в трагедию»).

В силу причин опять же глубинных, но не подсознательных полупрозрений, а абсолютного осознания Своей Цели и Ценности, сии Великие существа яростно не приемлют как жизнь, так и смерть.

Объясняя нетерпимость смерти одними и ее принятии другими, я говорила о Разнице между Великими существами и тлей людской.

Эта же Разница диктует и все остальное – идеи, мотивации, действия, человека как такового.

Господа гуманисты теряются в микробости, рассыпаются смыслов пыльцой, молитвой молятся на мельнице Хаоса коловратистой. Молятся и мелятся. В пух. В прах. В муку.

И остается лишь перестать быть Сверхчеловеком, ибо ныне Сверхчеловек – это всего лишь лучший из равноубогих!

Так Ницше создал и заморил сверхчервячка. А сверхчервячок стал богом. Воскрес, воскрес, мертвый бог, воистину воскрес!

Это вы воскресили его, постмодернисты, ничтожные комедианты!

«Взгляните, каков ваш бог!» – так говорил назвавший себя Заратустра.

Но никто не слушал его. Никто не смотрел.

А пляшущий канатоходец, схватив Червебога в руки, шатунел, шатался и застыл на пугающей высоте у окна небоскреба, где сидел хмурый Полковник, любитель немецкой философии, цитатометатель. «Падающего подтолкни!» – произнес он так, как в некоторых финалах простебывают соц-арт.

Червебог не сопротивлялся даже, хотя всевластность позволяла убить Полковника, спасти Заратустру, спасти себя.

Но Червебог умер. Он знал, это было вехой, символом, знаком чего-то важного, некой прозреваемой Истины.

Ибо что может Бог Постмодерна? Все! И это «Все» не имеет значения.

Бог падал вниз, осознавая невозможность самого себя┘ а люди такие медленные. И их Бытие не сакрально. А их Ничто┘ ничто будет моим! Ничто Меня!

Стерильная Абсолютная Безысходная Ясность.

В концлагере-вселенной остался один лишь лозунг – «Бог есть любовь». Сие – основа тоталитарного общества.

Агитпропасть вглядывается недолго. И не в тебя.