Тень обреченности

С некоторых пор ее привлекали мужчины, которые вскоре умирали, словно она заранее видела тень обреченности на их лицах. Наверное, Крыс тоже был из них. До этого ей нравились школьный физрук, вскоре сбитый машиной, пацан из соседнего дома, которого потом убили друзья. Из невидимой двери тянуло ледяным сквозняком почти месяц, пока угасал от рака молодой сосед. Заходила к Светиной матери соседка по этажу, дружившая с женой умирающего, жутким шепотом рассказывала, как парень изменился, а Света слушала и ужасалась, но хотела узнать больше... Ему сказали, что он загнется через полгода, – он мог бы поубивать всех, кого ненавидел, но он только ходил по квартире, взявшись за голову, и ему кололи обезболивающее.

Возможно, сочувствовала, но выслушивала с жадностью подробности.

Как убивали парня его ровесники, сбросили полуживого в люк, он схватился руками за край, а убийца бил ботинком по пальцам. Потом мальчишку эксгумировали из-за каких-то несостыковок в деле следствия. Дело было в сентябре. Рассказывали, что мать держала голову покойного на коленях, пока следователь и патологоанатом прямо на кладбище что-то высматривали.

Вот она – русская готика. Фото Александра Курбатова

Так Света и представляла эту группу под золотыми березами и серым небом, и мальчишка казался ей красивым, как ангел.

Эта жуткая коллекция служила ей для вдохновения – каждая смерть делала ярче воспоминания о Саше, оживляла их, не давала поблекнуть. По ее лицу бежали слезы восторга, молитвенного обожания. Его образ становился все ослепительней, пока весь мир не тонул в испепеляющем белом высверке – и дверь снова захлопывалась, отсекая мир живых от небесного отечества мечты.

Оно уже внушало ей силу, кладбище, она искала его участия против бед и врагов. Мысленно переносилась туда из аудитории, из дома, с танцпола, днем и ночью.

Зимой – серое месиво снега на аллеях, черное древесное кружево. Весной – аромат сирени, асфальт в трепетной тени. Осенью – пестрота листопада, влажные ограды и памятники. Летом – уютное тепло и пышная зелень зарослей.

У пронизывающей все печали не было запаха, но была свежесть ветра. На кладбище, где нет машин, воздух чище. Свежесть рождала сладкое, щемящее чувство нежности к окружающему, но утраченному. К печальной и дивной тайне.

Бредущий по тропинке могильщик в измызганных сапогах бросал тяжелый хмельной взгляд на встречного, но казался тому величественным слугой земных недр. Что-то бормочущий старик, сгорбившийся на скамье, – неуспокоенной душой. Даже грубые яркие цветы дешевых венков обретали странную трагическую значимость, их шелест тревожил. Природа кладбища была исполнена темной затаенной прелести. Облупившаяся масляная краска на кирпичном заборе, скрипящие на ветру железные ворота, выбежавшая навстречу черная собака сторожа – во всем было глубокое значение, обнадеживающее или предостерегающее. Простая утонченность вещественного присутствовала здесь благодаря близости смерти. Перебродившая черная кровь, преображенная в кристальный сок деревьев и трав, передала им чувства и мысли умерших, и они тихо перешептывались, беседуя о непостижимом для людей. Следили за гостями кладбища, проникали в их мысли, окутывали добротой или отвергали, внушая необъяснимый страх и стремление уйти из владений Танатоса...

* * *

Вечером Света возвращалась домой. Она проходила на кухню, брала еду из холодильника и, разогрев в микроволновке, уносила в свою комнату. Там, вытащив том с книжной полки или открыв в компе файл, погружалась в очередной вариант виртуальности. Главное, чтобы как можно дальше от современности. Древняя Русь, Древний Рим, древняя Япония, древняя Индия...

Особенное значение имели книги о смерти, Света читала их со страстью ученого.

Многие народы, пытаясь справиться со страхом неизвестности, создали свои путеводители по миру мертвых и едва ли не системы инструкций о том, как вести себя душе, вступившей в мир иной.

Египетская книга смерти, тибетская книга смерти, индусская книга смерти.

В Интернете можно было обнаружить что угодно. Особенно интересовала «Бордо Тодол», которую буддистские священники читают для души мертвого, чтобы объяснить, что происходит, и как ей поступать в чудовищном ирреальном мире смерти, как выбрать планету и семью, где заново родиться.

«Наконец, увидишь ты людей и услышишь голоса в земной юдоли, которую покинул. Ты заговоришь с ними, но тебя не услышат. Ты дотронешься – они пройдут сквозь тебя, не замечая».

«Тогда Бог смерти обмотает вокруг твоей шеи веревку и потащит тебя за собой, он отрубит тебе голову, вырвет твое сердце, выдернет твои кишки, высосет из черепа мозги, выпьет кровь и будет есть твою плоть, разгрызая кости. Но ты не сможешь умереть. Даже когда тело твое изрублено на куски, оно вновь оживет. Снова тебя разорвут на части, и вновь ты ощутишь страшную боль и пытку»...

Когда она пыталась выделить что-то главное из электронных фолиантов, позвонила Лу:

– Есть идея. Почему бы не поехать на похороны? У одноклассницы моего отца мать умерла. Он собирается на церемонию. И мы с ним отправимся.

– Я никогда не была на похоронах, – призналась Света, – чужих избегала, а когда умер Саша, мама попросила сослуживца отвезти меня к подруге, наверное, думала, что мне все равно. Я была как пьяная три дня, все видела словно со стороны, словно кино смотрела.

– Так твое сознание пыталось отвергнуть происходящее, – предположила Лу. – Я тоже никогда не была там, только издалека видела, когда по кладбищу гуляла. Это не то┘

Путь до дома Лу занял двадцать минут. Дом был за забором, будка охранника у ворот показывала, что здесь живет отнюдь не мелочь со среднестатистической зарплатой.

...Лев Ильич стоял у своей сверкающей машины, широколицый, с приплюснутым носом старого боксера, Свете показался неприятным цепкий взгляд небольших глаз с белесыми ресницами, почти незаметные брови.

– Папа, это Света – моя подруга. – Громко и раздельно, словно отец нуждается в слуховом аппарате, объявила Лу.

Света поздоровалась, робея. Лев Ильич кивнул, раскрыл перед ними заднюю дверцу, они нырнули в затененное темными стеклами нутро машины. Света и Лу сидели тихо как мышки. Отец сам вел машину. Потом бросил:

– Кто твои родители?

– Мама – заместитель редактора.

– Где?

– В небольшом издательстве, – Света почему-то побоялась называть журнал.

– Серьезно, – то ли одобрил, то ли съехидничал он.

За дымчатыми стеклами мелькали дома, люди. Машина остановилась.

– Морг, – констатировал Лев Ильич.

Они вышли, у морга стоял автобус, группа людей ждала у входа.

Среди них – дочь покойной – симпатичная моложавая женщина лет пятидесяти с каштановыми кудрями и розовым заплаканным лицом, большой букет цветов торчал из целлофанового пакета в ее руках. Отец Лу неуклюже взял ее за запястье и что-то забубнил, его топорное лицо сморщилось, отражая смущение и досаду, – не привык выражать сочувствие кому бы то ни было.

Света и Лу держались в стороне.

– Пошли, – буркнул Лев Ильич.

Вступили в зал. Голубовато серые стены, широкие окна, траурная музыка, на возвышении гроб. Света отводила взгляд, поневоле заметила желтоватое лицо, белые волосы старушки. Лу, наоборот, глядела во все глаза, сжав губы в ниточку. Света невольно пыталась почувствовать запах тлена. Ничем не пахло.

Людей было мало – дочь покойной, две молодые женщины, распорядительница церемонии, Лев Ильич, Лу и Света.

Похороны потрясли Свету механическим бездушием происходящего. Распорядительница сказала несколько дежурных фраз. Дочь поцеловала мать, что-то шепнув. Как пластмассовую куклу в коробке, покойницу закрыли крышкой, погрузили в автобус. Света села в автобус вместе со всеми – ведь она хотела узнать, понять что-то. В автобусе, прикасаясь к металлическим поручням, к коже сиденья, она чувствовала какую-то нечистоту окружающего пространства, словно все было заражено миазмами смерти. Она поняла чувства древних, требующих после похорон проводить очистительные ритуалы. Прежде удивлялась, когда в Ветхом завете прочитала о том, что каменный дом может поразить проказа. А теперь сквозь металл и кожзаменитель брезжила проказа смерти, хотелось скорее вымыть руки. Внутри нее росло отторжение происходящего.