Древнерусская федерация

Сергей Сергеев. Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия. – М.: Центрполиграф, 2017. – 574 с

ЗДЕСЬ РУССКИЙ ДУХ, ЗДЕСЬ РУСЬЮ ПАХНЕТ

Сергей Сергеев имеет право на вызывающее название: перед нами организованный в единое целое сборник статей историка, впервые попытавшегося на научном поле определить понятие, которым безответственно размахивают представители различных политических и финансовых группировок. Педантичный специалист опирается на источники, признанные достоверными. Его книга, в предисловии названная сборником исторической публицистики, является таковой именно с научной точки зрения, с которой все, что не диссертация, есть «публицистика». Понятие «нация» автор определяет не как «особую этнокультурную общность (каковой русские, несомненно, являлись и являются), а общность этнополитическую – народ, выступающий как политический субъект с юридически зафиксированными правами».

Рассматриваемая таким образом общность имеет несколько предпосылок возникновения. Первая, духовная, – христианство. Исследователь, похоже, сознательно, пользуется западными, не маркированными симпатиями к «русскому духу», «русскому миру» и прочим недетерменированным понятиям источниками. «Нация и национализм – типично христианские явления, которые, коль скоро они встречаются где-либо еще, сделались таковыми в процессе вестернизации и подражания христианскому миру, даже если ему подражали в большей степени как западному, а не как христианскому. Единственное подлинное исключение из данного правила, которое я признаю, это евреи», – Сергей Сергеев ссылается на британского историка Эдриана Гастингса. Вторая причина возникновения общности «нация» – социально-юридическая, феодализм с его четко оговоренной системой взаимных обязательств вассалов и сеньоров, использующей наследие римского права. Здесь приводится исследование русского историка Георгия Федотова: «В феодальном государстве бароны – не подданные или не только подданные, но и вассалы. Их отношения к сюзерену определяются договором и обычаем, а не волей монарха». Автор приходит к выводу, что сложность и даже «драматизм русского случая состоит в том, что из двух указанных выше предпосылок нациестроительства в России наличествовала только первая – духовная (но институционализированная далеко не в такой степени, как в странах латинского мира, в силу подчиненности Русской церкви государству). Что до второй, то социальная структура русского общества (особенно начиная с монгольского ига) была далека от европейского феодализма. Власть великих московских князей, а затем и царей в силу ряда исторических причин сделалась, говоря словами современного историка Андрея Фурсова, «автосубъектной и надзаконной».

Где же найти настоящие русские типы? Разве что в бане… Борис Кустодиев. В бане. 1920. Частная коллекция

Устойчивые мифы, проникшие в образование, государственную идеологию, не поддаются критике, однако благодаря таким работам, как книга  Сергея Сергеева, мы по крайней мере можем отделить их от реальности. Автор доказывает, что вечевая «демократия» не являлась привилегией лишь северных русских городских республик, Новгорода и Пскова. Такие порядки «распространялись практически на все русские земли, получая «лишь различную степень и форму выражения в зависимости от местных индивидуальных условий» (Арсений Насонов), о чем недвусмысленно свидетельствует летописец в конце XII в.: «Новгородци бо изначала, и смолняне, и кыяне, и полочане, и вся власти, якож на думу, на вече сходятся». В древних источниках говорится и о вечевых собраниях в Ростове, Суздале, Владимире-Клязьминском, Владимире-Волынском, Галиче, Рязани, Чернигове, Курске, Переяславле-Южном, Переяславле-Залесском, Дмитрове, Москве. Таких документальных свидетельств автор указывает более 50. Эта степень «демократии» как раз и не позволяет говорить о единой «протонации» в Киевской Руси. Мы не обнаружим ее «в смысле институциональном – никакого центрального вечевого органа, общего для всех русских земель, не существовало, таковой был возможен только при наличии представительства, а оно на Руси в ту пору было неизвестно. И в смысле этнополитическом – региональные идентичности явно преобладали над общерусской».

Российская империя является уникальной, и впору изобретать для этого образования новый, более точный термин. Империя строилась без нации еще и потому, что, в основном после Петра I, правители вынужденно уделяли огромное внимание окраинам, которые присоединяли практически помимо своей воли, после долгих затяжек, неохотно подчиняясь объективным обстоятельствам. Сергей Сергеев доказывает, что на территории актуальной сейчас Украины дела обстояли совсем не по-имперски. «Она (Украина) получила привилегии, которых не имело великорусское ядро России. Ради удержания новых, слишком беспокойных приобретений самодержавие отступило от своей генеральной линии. Именно с этого момента и начинается Российская империя со всей своей спецификой «империи наоборот», где «метрополия» живет хуже «колоний».

Исследование охватывает всю историю России, вплоть до новейших времен. В разделе о Первой мировой войне автор приводит стихи Блока, показывающие источники советской пропаганды: «В черновых вариантах знаменитого стихотворения «Петроградское небо мутилось дождем…» (1914) поэт ударился прямо-таки в ура-патриотизм: «И теперь нашей силе не видно конца,/ Как предела нет нашим краям,/ И твердят о победе стальные сердца,/ Приученные к долгим скорбям./ Но за нами – равнины, леса и моря,/ И Москва, и Урал, и Сибирь,/ Не отсюда грозу нам пророчит заря,/ Заглядевшись на русскую ширь…»

Работу Сергея Сергеева должно зачитывать в полицейских участках молодчикам, задержанным за националистические выходки, ибо только у полиции имеются специальные средства, способные законно принудить хулиганов ко вниманию. Условием выхода на свободу следует принять затверженные наизусть отрывки: «Русские в РФ не являются политическим субъектом ни в каком виде. У них, как и прежде, нет никаких рычагов для защиты своих интересов, нет своей политической элиты. Русские так и не стали нацией, это видно даже по нашему этикету: до сих пор не установилось пристойного обращения людей друг к другу как равноправных «господ», подменяемого чудовищным гендерным дискурсом «мужчина» – «женщина». Офицер-воспитатель да будет разъяснять, что в отсутствие европейски понимаемой субъектности нет никакой трагедии. Что так только и возможно достойно жить на нашей территории: словесно – поворчать, дружески побраниться, в реальном действии – подвинуться, дав место «хохлу», «горячему эстонскому парню» или «чебуреку», а если придется, вытащить из огня, помочь с заглохшей на бесконечной, заснеженной сибирской трассе машиной в минус 30. Иначе – кровавая свалка, победителями в которой выйдут заморские авантюристы.

Сергей Шулаков

НАРОД, КОТОРЫЙ НЕ ХОЗЯИН 

Как известно, Николай Карамзин написал «Историю государства Российского». Сергей Соловьев и его ученик Василий Ключевский писали историю народа. Историк Сергей Сергеев, научный редактор журнала «Вопросы национализма», замахнулся на не менее амбициозный проект – написать историю их противостояния, «историю с точки зрения народа, создавшего великую страну, но так и не ставшего ее хозяином». Нет, это не марксистская история классовой борьбы – у Сергеева речь идет об «истории борьбы русского народа за свое национальное государство».

Основной тезис Сергеева звучит так: «Политически отчужденная от народа власть не может быть национальной в принципе, сколько бы она ни была этнически с последним связана». Даже если в жилах российских императоров (или советских генсеков) текла русская кровь, что случалось далеко не всегда, они все равно действовали вразрез с интересами русского большинства. Даже в абсолютистской Франции продолжали работать региональные парламенты, но в России, начиная с московских самодержцев, власть никогда не была подотчетна обществу – а это значит, что она могла безнаказанно пренебрегать русским ядром государства во имя имперских амбиций и внешнеполитических авантюр.

Начиная с 1654 года, когда на льготных условиях была присоединена Малороссия, российские правители в ущерб русскому центру наделяли окраины политическими и экономическими привилегиями, надеясь завоевать благосклонность местных элит. В конце XIX века «в великорусских губерниях в среднем на душу населения приходилось в 1,6 раз больше податей, чем в Прибалтике, и 2,6 раз больше, чем в Закавказье». Княжество Финляндское (а до 1832 года и Царство Польское) обладало Конституцией и сеймом, однако до 1905 года все попытки вытребовать нечто подобное для русских терпели крах. «Великороссии, веками существовавшей без прав и свобод, отводилась роль 

…или в пивной. Борис Кустодиев. Половой. 1920. Музей-квартира И.И. Бродского, Санкт-Петербург

орудия и ресурса империи, а вовсе не ее «бенефицира», – пишет Сергеев.

В советский период все стало еще хуже: на XII съезде РКП(б) в 1923 году Николай Бухарин прямо потребовал искусственно поставить русских «в положение, более низкое по сравнению с другими». И этот принцип неукоснительно проводился в жизнь, считает Сергеев. «В 1951 году смоленский колхозник за один трудодень получал 890 г зерна, а таджикский – 2 кг 40 г». Даже в 1990–1991 годах «РСФСР продолжала ежегодно выплачивать союзным республикам до 30% своего годового бюджета». В обмен на это русские не только не стали господствующей нацией, но, напротив, были искусственно лишены возможности распространять стандарты своей национальной культуры на соседние народности.

Миссионер Николай Ильминский в XIX веке, вместо того чтобы русифицировать инородцев Поволжья, с одобрения императора создал для них национальную письменность. На Украине с 1863 года хотя и было запрещено издание литературы на «мове», но верховная власть ничего не сделала, чтобы развернуть там всеобщее обязательное образование на русском языке. В 1920–1930-х годах большевистская «украинизация» окончательно похоронила надежду сделать из малороссов часть русской нации. И это уже не говоря о множестве других национальных республик, которые были искусственно созданы большевиками, чтобы заблокировать процесс русского нациестроительства.

Конечно, не всех устраивала сложившаяся ситуация. Например, декабристское движение во многом выросло из недовольства русских дворян, возмущенных привилегиями, дарованными Польше и Финляндии. Среди них даже ходили слухи, что Александр I намеревается перенести столицу в Варшаву. После прихода к власти декабристы, которых Сергеев рассматривает в качестве первых русских националистов, намеревались сделать из Российской империи национальное государство на манер Французской Республики. В «Русской правде» Павел Пестель, говоря «о народах и племенах, Россию населяющих», требовал, «чтобы все сии различныя имена были уничтожены и везде в общее название русских во едино слиты». После 1825 года властью искоренялись малейшие намеки на русский национализм: славянофил Юрий Самарин в 1849 году на две недели угодил в Петропавловскую крепость, когда в печати посмел заикнуться об ущемлении прав русских в Прибалтике.

На излете СССР против политики «ограбления центра» возвысили голос авторы журналов «Молодая гвардия» и «Наш современник», а также писатели-деревенщики, такие как Василий Белов и Виктор Астафьев. Сергеев доводит свое повествование до середины 1980-х годов, но дает понять, что в наши дни мало что изменилось: «несмотря на 80% русских, ни о каком русском национальном государстве, ни о какой русской нации в официальном дискурсе нет ни слова – «многонациональный советский народ» счастливо трансформировался в «многонациональный народ России». «Способны ли русские преодолеть почти шестисотлетнюю «силу сложившихся вещей»?», – спрашивает историк на последних страницах своей книги, и пока его вопрос остается без ответа.

Александр Храмов