Заумник в изгнании

Александр Туфанов – фигура, хорошо известная тем, кто интересуется литературой русского авангарда. Основатель Ордена заумников, постсимволист, «непонятный поэт», друг Введенского и Хармса… Он в середине 1910-х годов, когда «все начиналось», был уже зрелым литературным профессионалом. За плечами Туфанова к тому времени – Учительский институт, работа преподавателем и репортером в Петербурге, арест за распространение революционной литературы. Он выпустил несколько книг, стихотворных и исследовательских, был также известен как идеолог заумного направления в поэзии. В конце 20-х его перестали печатать, а в 1931 году арестовали – за то, что «тайком протаскивал» в свои стихи-криптограммы контрреволюционную пропаганду. После двух лет пребывания в лагере Туфанова приговорили к ссылке в отдаленных городах (отбывал ее сначала в Орле, потом в Новгороде). В начале войны он эвакуировался в Поволжье, где и умер в 1943-м от истощения. Было ему 66 лет.

В 1923 году Туфанов женился на Марии Тахистовой, учительнице из провинциального русского городка под Костромой. Их нормальная семейная жизнь продолжалась восемь лет, затем последовали десять лет переписки и редких встреч. Многие письма утрачены (Александр Васильевич порой сам уничтожал их, так как подозревал соседей по орловской квартире в «шпионаже»), но большое их количество сохранилось в семейном архиве. В 900-страничный том вошла значительная часть эпистолярия, который ныне хранится в Пушкинском доме. Подробный научный комментарий и основательная вступительная статья сопровождают любопытнейшую публикацию.

Письма ссыльного литератора: Переписка А.В. и М.В. Туфановых (1921–1942)/ Сост., вступ. статья, подгот. текста и коммент. Т.М. Двинятиной и А.В. Крусанова. – М.: Новое литературное обозрение, 2013. – 904 с.

Петроградская тусовка поэтов-авангардистов в 20-е годы была в известном смысле театром (достаточно вспомнить различные «маски» затейника Хармса). Склонность к переодеванию имел и Туфанов – не случайно на переплете книги помещен его «костюмированный под ХVIII век» фотопортрет. В левом искусстве послереволюционных лет этот автор занимал свое особое место, был заметным участником всевозможных литературных перформансов. К этому периоду относится лишь очень небольшая часть писем Туфанова. Хотя и в них немало интересного: эпизоды бурной питерской литжизни 20-х, обмен суждениями о «философии брака» с будущей женой.

Основной объем вошедших в книгу писем – это послания из тюрьмы, лагеря и ссылок. 12-летняя эпопея опального (но не раздавленного до конца системой) литератора здесь предстает во всем драматизме. В корпусе писем можно выделить несколько аспектов – бытовой, психологический, социальный, литературный и духовный.

В бытовом отношении, конечно, хуже всего было в лагере. А психологически очень тяжело пришлось Туфанову в Орле. Вроде бы человек освободился из заключения, но попал в затхлую провинцию, где не с кем поговорить на культурные темы и где не найти никакой работы по специальности. Город Орел в ту пору – даже не областной, а районный: «не рабочий, а мещанский и спекулянтский». Ссыльные снимали комнаты в частных домах, и в письмах к жене Туфанов рисует в самых нерадужных красках местные нравы: «хамьё за стеной», «отвратительный город и сволочь народ», «продадут, обворуют», «не якшаться, не иметь общения с этими людьми».

Личные впечатления сменяются очерками городской криминальной жизни. «Шпана терроризировала местное население… недавно вырезали целую семью». В поезде Новгород–Ленинград хозяйничает отпетое хулиганье. В кабинет зампреда орловского горсовета Суркова (старого большевика!) ворвались бандиты и «потребовали разрешения на обмен облигаций»: один взял за горло, другой хотел ударить стулом… Куда тут душегубу Соловьеву из бессмертного фильма «Мой друг Иван Лапшин», чье действие разворачивается в похожем провинциальном городке в те же годы!

В социальном смысле – тоже ничего хорошего. Туфанова освободили, не лишив избирательных прав, но орловские начальники так и не разрешили ссыльному интеллигенту идти на выборы депутатов. То же самое с работой, на которую его то совсем не брали, то брали, но при первом удобном случае норовили уволить. Туфанов боролся за свои права, писал жалобы в разные инстанции, и иногда ему удавалось добиться своего. Он ведь – из поколения «общественников» конца ХIХ века, веривших в возможность обустройства жизни на справедливых, гуманных началах. Тюрьмы и ссылки пошатнули, но не уничтожили в нем эту веру.

Туфанов занимался в ссылках литературой, а позднее, в Новгороде, – и преподаванием. На эту тему он пишет жене особенно подробно, ведь она не просто спутник жизни, а учитель словесности по профессии (хотя работать в 30-е годы ей пришлось делопроизводителем в одной из ленинградских больниц). Он старается следить за литературными событиями в столицах, ведет переписку с издательствами и редакциями газет, начинает работу над филологическим исследованием о частушках. В махровом мещанском «болоте» он принимается за перевод шекспировской трагедии, герой которой очень не любит простой народ и изгнан из своего города в глушь. В итоге перевод «Кориолана» издали в Москве за подписью… редактора, так как Туфанов не согласился с навязанными ему поправками. Впрочем, гонорар переводчику, столь нуждавшемуся в деньгах, заплатили аккуратно.

Лишенный свободы, прав на работу и заработок, не допускаемый к избирательным урнам, выселенный «за 101-й километр», Туфанов не раскис, не сдался, не погрузился в спячку и депрессию. Он изо всех сил старался работать над тем, что было ему интересно и что он считал нужным для литературы и общества. Фактически эта книга – хроника медленного удушения мыслящего и даровитого человека. В каждом новом письме ощущается, как Туфанову постепенно перекрывают кислород. И при этом он пишет жене письма, исполненные надежды. Конечно, многое в его письмах можно считать типичным интеллигентским идеализмом (чего стоят венок сонетов Сталину и письмо Калинину в терцинах). Но он боролся за свое честное имя, за свое творчество и свой научный труд, как умел. Его смерть в разгар войны в городке Галич осталась никем не замеченной в литературном мире. Судьба ссыльного литератора Туфанова достойна всяческого уважения, пусть он, строго говоря, и не написал за годы изгнания ничего масштабного. Но он и его жена оставили письма, по которым можно изучать русскую жизнь своего времени.