Михаил Бойко – Татьяна Ивановна, почему вы решили переиздавать книги вашего деда самостоятельно?
– Мой дед был неугоден ни при каком режиме. В сталинские его замалчивали, в брежневские – клевали за то, что он был в оппозиции, потом его осуждали вообще за то, что он был в Коммунистической партии. И сегодня его по-прежнему не хотят издавать. Но и не надо. Я сама.
– А вы обращались в какие-то издательства? Выходил же в 1987 году сборник работ Воронского «Искусство видеть мир».
– Это издала моя мама, и с очень большим трудом. Все книги шли с большим скрипом. Я пошла по пути наименьшего сопротивления. Скажем, подготовленную мною книгу «Страда» в советское время не стали бы издавать из-за статьи о Маяковском, бывшем тогда священной коровой, трогать которую не моги┘ А когда я издаю книги сама, то свободна от этого. Я издаю что хочу и как хочу. Книга «Страда» вышла в 2004 году.
– Как вы организовали издательство?
– Эксперимент, как известно, надо проделывать на наименее ценном члене экипажа, то есть на себе. Поэтому для начала я издала свою книгу. Естественно, наделала ошибок, чисто издательских. Но книга вышла. Издав вторую свою книгу, я уже поняла что к чему. Потом издала книги родителей, и пошло-поехало... Когда я набралась опыта в издательских делах, то занялась изданием деда.
– Наверняка книги не окупаются┘
– Естественно, при малом тираже книги не окупаются. Тем более что около половины распространяются бесплатно. 16 экземпляров идут в Книжную палату, в библиотеку Конгресса, в библиотеку Института социальной истории в Амстердаме, в Гданьск, в Бремен, в Прагу, естественно, в Магадан – мой родной город. Знакомым. Остается очень мало экземпляров на продажу. Это не окупается. Но я свои деньги как хочу, так и трачу.
– По-вашему ощущению, сейчас остается какое-то предубеждение к творчеству Александра Воронского?
– Нет. Предубеждение существует только у определенного круга лиц. Когда я начала издавать книги деда, то считала, что выполню свой долг, а там хоть трава не расти. Но потом на меня вышел Московский педагогический государственный университет, меня стали приглашать на шешуковские чтения, а Степан Шешуков – литературовед, написавший книгу «Неистовые ревнители» о литературной борьбе 20-х годов. Потом книжные магазины стали у меня книги покупать. Так что все получилось само собой.
– Кто-нибудь сейчас исследует творчество вашего деда?
– Да, это американский ученый Фредерик Чоут, он защитил диссертацию по творчеству моего деда. А потом норвежский ученый Роберт Воган защитил диссертацию по творчеству Воронского и выпустил книгу «Искусство видеть прекрасное». Клод Кастлер издал книгу «Большевик, влюбленный в литературу». Кстати, эта книга была посвящена моей маме. Я виделась с ним недавно, и он сказал, что в Лионе в крупнейшей библиотеке есть фонд Воронского.
– Эти работы переводились на русский язык?
– Насколько я знаю, нет. Единственная книга, которая переводилась, – это «Красная ночь» Роберта Маргайя.
– А в России есть исследователи, специализирующиеся на творчестве Воронского?
– Кажется, нет. Правда, выходила книга Ефима Динерштейна «А.К.Воронский. В поисках живой воды», о которой у меня осталось очень неприятное впечатление. Она вышла в 2001 году. В 1992 году вышла Ивана Овсянникова «Мы шли покорять мир┘» в Тамбове. К сожалению, Овсянникова уже нет в живых.
– Кроме книг родителей и деда, вы издаете еще и других авторов?
– Мне попалась рукопись Алексея Яроцкого «Золотая Колыма». Он был близким другом моего отца, и, естественно, мне захотелось ее издать. Вдова нашего колымского поэта Валентина Валентиновича Португалова передала мне его архив. Я очень хорошо знала Португалова, его детей и вдову. До этого я уже издала сборник его стихов «Мы, крещенные в 37-м году». Как только я получила архив, то сразу схватила папку со стихами Александра Шевцова. Это был очень талантливый поэт. Он считался поэтом номер один в Литинституте. Вторым номером считался Константин Симонов. Но в 1936 году Шевцова арестовали и в 1939 году расстреляли на Колыме. А моя мама его знала, так как она тоже училась в Литинституте. И Португалов его знал. На всех троих показания – ложные, естественно, – дала Екатерина Шевелева. Таким образом, первым делом я издала Шевцова. Ну и потихоньку стала издавать то, что находится в архиве Португалова.
– Одна из изданных вами книг – статьи Воронского в одесской периодике. Вы поднимали подшивки?
– Эта работа была проделана ранее, они уже были собраны моей мамой. Я просто дала комментарии. А статьи в иваново-вознесенской газете «Рабочий край» были собраны благодаря Фредерику Чоуту, который договорился с преподавателями Ивановского университета и подрядил на это дело студентов. Они отыскали эти статьи, и Чоут оставил мне распечатку. Так мы сделали книгу.
– После гибели вашего деда остались неопубликованные вещи?
– Весь архив был конфискован НКВД. И следов его найти не удалось. После реабилитации деда моя мама стала собирать все, что имело отношение к ее отцу. Особенно интересна судьба книги Воронского «Гоголь» из серии ЖЗЛ. Эта книга должна была появиться в 1934 году. Но произошло убийство Кирова, и книгу запретили, а набор рассыпали. Осталось пять экземпляров. И когда мама приехала на материк (вы, конечно, знаете, что называют «материком» на Колыме), то нашла в букинистическом эту книгу. Я эту книгу переиздала тиражом в 100 экземпляров в виде репринта. Так что теперь существует 105 экземпляров этой книги. Так же я поступила и с книгой моего деда «Желябов» 1934 года издания. Новое издание полностью воспроизводит первоисточник.
– Вы выросли в Магадане. Как это отразилось на вашей жизни?
– Когда мы переехали на материк, мне было восемь лет и, конечно, пришлось многому учиться. Я никогда не видела больших деревьев, воробьи, лягушки – это было для меня что-то экзотическое. Все равно что маленькие крокодильчики. Мы жили около Филевского парка, и я домой таскала лягушек. После школы поступила в Московский областной пединститут имени Крупской, на инфак, английское отделение. После окончания работала переводчиком, занималась в основном техническим переводом. А потом поняла, что это не мое, стала писать сама и начала издавать книги.
– А чем занимались ваши родители?
– Они оба учились в Литературном институте, мать должна была быть в первом выпуске, но в 1937 году ее арестовали. Отец был на два или три курса моложе. Как студенты одного института они были знакомы, а потом встретились на Колыме. После освобождения из лагеря они работали на различных работах, естественно, не связанных с литературой, как вы понимаете. Потом в 1949 году маму арестовали второй раз по тому же делу, что и в первый. Так что я родилась уже в ссылке. И ссылку сняли только в 1957 году.
– По какой статье арестовали ваших родителей?
– У отца была статья «КРА», то есть контрреволюционная агитация. У мамы потяжелее – «КРТД», то есть контрреволюционная троцкистская деятельность. Они шли по особому совещанию (ОСО). Это 58-я статья, только разные пункты. Но когда человек шел по суду, то в деле писали статью, например, 58-6, 58-8 и так далее. А когда человек шел по ОСО, то ему давали литеры – «КРА», «КРТД» и так далее.
– А какие произведения Александра Вронского вами еще не переизданы?
– Уже переиздано все. В последнюю книгу вошли все рассказы деда, которые я смогла найти, «Три повести» и повесть «Глаз урагана». А сейчас у меня в работе сборник стихов репрессированных поэтов «Мы – летописцы Пимены, и нам не надо имени». Эта книга уже выходила, но сейчас будет второе, дополненное издание. Всплыли новые стихи Варлама Шаламова, я консультировалась с Ириной Сиротинской, она сказала, что эти стихи в колымские тетради не вошли. Их надо издать обязательно, и разрешение я получила. Туда вошли стихи Лазаря Шерешевского, которого не стало, к сожалению в прошлом году. И еще у меня подготовлена, тоже из архива Португалова, книга чукотского фольклора. Он и этим занимался – собирал сказания, переводил чукотских поэтов.
Дарья Гармоненко