Двоякодышащие

Настоящее детство и то, что потом помнят, реконструируют и исследуют взрослые, – принципиально разные вещи. Странно, что они вообще знают друг о друге.

Детство – неизвестная, таинственная область, которую покинувший ее взрослый открывает потом всю жизнь – если, конечно, вообще задается такой целью. А задается, согласитесь, редко: все-таки исследования детства – психологические ли, культурные ли – задача очень частная, они занимают в культуре совсем немного места. У взрослых много других забот.

Так и получается, что взрослые о детстве ничего не знают.

Да на самом деле и не должны. Ну что, что бы они стали делать с этим знанием?

Детство у взрослых – специально для того, чтобы его домысливать. Шлифовать его домысливаниями, как зеркало, и всматриваться в него, и видеть там – что? Да что же еще можно увидеть в зеркале: себя самих. Истоки, например, собственных смыслов, комплексов, притяжений, страхов. Отражения Большой Культуры с ее условностями в маленьком – якобы – детском мирке: в его играх, игрушках, словечках, условностях┘ Там – убеждают себя взрослые – все в общем-то как у больших, разве что маленькое и не слишком, по большому счету, серьезное. Так взрослые проясняют и оправдывают собственный мир. «Детство» – один из его языков.

Да ведь и детская литература – ее же всю написали взрослые. Чтобы объяснить детям (главное – себе), каким детство должно быть. Как его нужно проживать. Что о нем следует вспоминать – а что, напротив того, надо как следует забыть ввиду того, что оно не укладывается в доминирующий культурный дискурс.

А детство, затонувшая Атлантида, уходит от исследующего взгляда.

Оно там, под водой времени и забвения, – живое и страшное. Темная, неприручаемая область, которую взрослый, если бы вспомнил по-настоящему, всеми чувствами, – ужаснулся бы.

Ребенок двулик. Он – двоякодышащий обитатель двух миров: чем старше, тем больше, пока не переселяется целиком (так по крайней мере кажется) на сушу взрослой жизни, – на маленький островок, воображающий себя бесконечным и вечным континентом. Растущий повернут к этому миру лишь одним из своих лиц, о котором сам потом будет искренне думать, что оно – единственное. Другое, подлинное его лицо обращено к области тайных сил, где вещи и люди превращаются друг в друга, где они легко уходят в Первородную Тьму и так же легко – ну разве чуть-чуть труднее – из нее возвращаются. Где может быть все, абсолютно все, что угодно. А уж то, что не угодно, – в особенности. Где все может оказаться опасным. Где сама Жизнь – один из обликов Смерти.

Никогда человек не бывает так серьезен, как в детстве, – особенно в самом раннем, до слова. Никогда потом – может быть, разве что в самой глубокой старости – он не бывает так близок к корням бытия. В этом невозможно жить долго, от этого – чтобы быть самим собой – надо уходить, защищаться. Взрослея, человек поступает именно так.

Все тщательно выстроенные отношения взрослых с детством – это культура освобождения и забвения.