Книга умолчаний

Историки религии часто ищут Бога не там, где нужно.
Виктор Васнецов. Бог Саваоф. 1885–1896. Эскизы росписи Владимирского собора в Киеве. ГТГ

Мирча Элиаде. Посулы равноденствия. Мемуары. Т. I. (1907–1937); Жатва солнцеворота. Мемуары. Т. II. (1937–1960)/ Перевод с румынского А.Старостиной. – М.: Критерион, 2008. – 464 с.

Первое, что бросается в глаза: воспоминания Мирчи Элиаде – книга на редкость подробная. Румынско-французско-американский историк религий, исследователь мифологий и философ культуры пишет о том, что он читал, что его занимало в юности и позже, с кем общался, как сложны были его отношения с женщинами, как он себя чувствовал, какая была обстановка в домах, где он жил. Много – о своих литературных занятиях (сам себя, кстати, он считал едва ли не в первую очередь писателем, притом очень значительным) и о том, как его прозу принимали читатели и критики.

Впечатляет многое: и объем работы автора-героя (дух захватывает и зависть берет: и как он столько успевал? На вопрос «как» Элиаде, впрочем, не очень-то отвечает. Он не любит таких вопросов), и объем его знаний и общения. Книга битком набита именами и фактами из межвоенной жизни Румынии, в основном ее столицы – и это само по себе очень любопытно, тем более что российскому читателю-неспециалисту обо всем этом крайне мало известно.

Единственное, чего там нет, – главного. Мы не увидим здесь вычленения логики происходящего. Не услышим рассказа (не только откровенного – вообще никакого) о его взглядах и ценностях, анализа и оценки собственного развития и собственных действий. Такое качество, как самокритичность (родная сестра самоанализа), внимательному и скрупулезному Элиаде почему-то незнакомо вовсе. По крайней мере о своем знакомстве с ним профессор не оставил ни единого свидетельства.

Нет там «даже» хоть сколько-нибудь серьезного анализа времени, которое ему пришлось пережить, его событий. Оценка, правда, кое-какая есть. В отношении конца двадцатых–тридцатых годов прошлого столетия, на которые пришлась молодость Элиаде, она высока предельно, доходя прямо-таки до идеализации. Он уверен, что в истории его страны это было самое лучшее, самое свободное время. Именно тогда – и никогда больше – у румынских интеллектуалов была свобода «делать культуру», единственно достойная названия подлинной.

Благодаря французской исследовательнице истории восточноевропейской мысли Александре Ленель-Лавастин (о ее недавно переведенной у нас книге «Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран» «НГ-EL» писал в конце прошлого года) мы знаем, что Элиаде – и не только в 1920–1930-х годах (то есть с ранней молодости), но по меньшей мере до конца войны придерживался крайне правых взглядов. Что он был не просто влиятельным пропагандистом румынской фашистской организации «Железная гвардия», но прямо-таки интеллектуальным лидером «легионеров», создателем их идеологии, и это было для него отнюдь не случайным и временным заблуждением, но принципиальной позицией и органичным следствием его метафизических представлений. Что он искренне сотрудничал с одним из самых кровавых фашистских режимов Европы, что поражение фашистской Германии он пережил как личную трагедию и всерьез боялся, что в новом, «англо-советском» мире для «таких, как он» не окажется места. Место нашлось, и на этом месте очень хотелось хорошо выглядеть.

При этом ни обсуждать свое прошлое, ни тем более публично отрекаться от него Элиаде отнюдь не был склонен. И это даже можно понять. Похоже, он продолжал верить в то, во что верил и в 30-е, и в 40-е. Недаром он до конца жизни с величайшим уважением вспоминал своего наставника – крайне правого философа, почвенника и антисемита Нае Ионеску, тоже идеолога легионерского движения. С одной стороны, публично предавать то, что тебе дорого, было бы слишком противно естеству. С другой, терять репутацию на демократическом Западе было бы тоже совсем некстати.

Поэтому Элиаде «просто» перестал быть идеологом и вмешиваться в политику, тем более что из Румынии, слава Богу, удалось уехать. Он ушел в науку.

Написать о своей жизни так, будто никакого фашизма в ней не было совсем, оказалось не под силу даже хитроумному Элиаде. Но он сделал все возможное, чтобы упоминать о некоторых проблематичных моментах своей биографии по минимуму и называть вещи своими именами как можно меньше.

С нежностью вспоминая любимого учителя Нае Ионеску, он изо всех сил избегает разговора о том, что за ценности были у этого человека. Признавая, что сидел в лагере за некоторое отношение к легионерскому движению, что от него требовали от этого движения отречься – возмущенно восклицает нечто невнятное: «Как можно отречься от своего поколения посреди гонений на него, когда безвинных людей преследовали и травили?» И, конечно, ни от чего не отрекается.

Он не скрывает, что, будучи дипломатом в Португалии, написал книгу о диктаторе Салазаре (которому, судя по кратким замечаниям, явно симпатизирует). Но что там было сказано? Чем вообще его привлек сей предмет, не слишком, согласитесь, типичный для историка религий? Об этом ни слова. Ну и так далее.

Ладно, допустим: искренне говорить об этих материях после войны для него стало невозможно, неискренне – не поворачивался язык. Но ведь и о метафизических своих ценностях – самых, казалось бы, главных и отнюдь не требующих непременно политической интерпретации – он пишет крайне скупо. Его собственные представления об устройстве мироздания приходится добывать из текста буквально по крупицам. Из книги не слишком ясно даже, верующий ли он и как именно. Метафизик и мистик предпочел роль фактографа. В чувственных деталях описывая свою жизнь во время обучения в Индии (как, будучи отшельником, «вымаливал» пищу с миской и кружкой в руках; как омывался в Ганге; какие звуки наполняли тишину окрестных джунглей┘), он едва обозначает результаты своих индийских штудий и совсем никак – их связь с его последующей внутренней жизнью и работой. Сказав очень многое, он умудряется не сказать почти ничего. А жаль.