Антропология катастрофы

Когда-нибудь (по-моему, давно пора) эмиграция как особый феномен культур, задетых ХХ веком, удостоится отдельного анализа. Нет, вообще-то она описана уже весьма неплохо: историками – на уровне фактов, писателями – на уровне чувств и личных смыслов. Но, видимо, у нас еще впереди осмысление более глубокое. Я бы сказала – антропологическое.

По крайней мере в переизданной недавно большой двухтомной энциклопедии «Культурология», выросшей со времен последнего издания раза, наверное, в три и вобравшей в себя много разного, статьи «Эмиграция» нет, и ее, по моему разумению, очень не хватает. Без этого наше понимание культурных процессов минувшего столетия обречено оставаться принципиально неполным.

Эмиграция таких масштабов, какой была, в частности, русская после революции 1917 года, когда от исчезнувшего мира отламывались целые пласты, – не могла пройти бесследно для самого устройства человеческой сущности. Причем это касается в равной степени и тех, кто покинул родину, и тех, чья страна вдруг наполнилась неведомыми пришельцами.

Само по себе присутствие в культуре некоторой страны большого количества выходцев из другой – что-то делает не только с пришельцами, но и со страной пребывания. Будь то европейское Королевство сербов, хорватов и словенцев, населенное родственными пришельцам славянами, или совсем чужой им Тунис – североафриканский протекторат Франции со сложнейшей, разнороднейшей культурной памятью, вместившей в себя и финикийцев, и римлян с византийцами, и турок с арабами, – для любой страны вторжение чужого в таких масштабах не может не стать тоже своего рода катастрофой, переворотом – пусть меньшим, чем для изгнанников, – в основах существования. И ни одна культура после такого потрясения не остается прежней.

Всякий раз образовывалась (и неизменно – болезненно, особенно в начале) культура в культуре. Шло нащупывание принципов жизни заново – практически вслепую: ситуация была – по крайней мере для тех, кто в нее попал, – беспрецедентная. Важно было собрать из обломков обжитого и привычного – нечто устойчивое, надежное, похожее на дом, чтобы хватило надолго┘ как однажды оказалось, навсегда: на определенном этапе надежды на возвращение в Россию для многих рухнули. И это было ничуть не меньшей бедой, чем катастрофа Исхода.

Да, беда оказалась чрезвычайно плодотворной. Если бы не вынужденные скитания и утраты, русский тунисец Нестор Монастырев никогда не написал бы своих книг по истории отечественного флота; художник Александр Рубцов, которому война еще в 1914 году отрезала возможность возвращения на родину, не создал бы своих картин, полных тунисскими – ни на что, по его чувству, не похожими – воздухом и светом. Я уж не говорю о без того известных фигурах масштаба Набокова, Гайто Газданова или, скажем, о. Александра Шмемана, которые без Катастрофы наверняка были бы совсем другими.

И все-таки – пусть с нами ничего подобного никогда не случится.