А поговорить?

Теперь люди замкнулись, ушли в тень, одно слово – некоммуникабельность.
Фото Артема Чернова (НГ-фото)

Позвонил приятель. Говорит: «Читаю я твои статьи в «Независимой». Чего ты такой злой? Я даже их пересказать никому не могу – подсудное дело».

Понимаю, что он дружески преувеличивает, но спрашиваю: «А что тебя конкретно удивляет?» – «Ну ты добрый, а тут взъелся на происходящее, орешь как бешеный».

«Нет, – говорю, – это я еще шепотом. Помнишь, Парменид писал о «круглом мышлении», что мысль и бытие едины, изменение в одном изменяет другое. Это сегодняшняя жизнь заставляет мысль кипеть. Она ведь не витает в платоновских эмпиреях, а проявляется здесь и сейчас, в зависимости от ситуации».

«Ага, – понимает он, – значит, нынешняя ситуация заставляет ее кипеть, а тебя кричать?» – «Ну конечно. Со стороны как бы интеллигентный человек, никого не трогает, примус починяет. И вдруг как заорет не своим голосом: «Караул!» Потому что караул и есть».

Мне тоже хочется о прекрасном. О весне, птичках, природе. Об отдельных недостатках на общем благостном фоне. А приходится перегибать палку. Поскольку во времена общей серости и странных персон поневоле глядишься экзотом: без денег, вне криминала, ни дачи, ни машины, ни загранпаспорта. Когда всякий дуб являет себя вертикалью власти, мимикрируя под телеграфный столб, надо исходить обильной листвой. Когда люди разучились понимать («слишком много букоф»), надо писать сложно. Обращаясь исключительно к тем, кто поймет, кому неуютно в общем строю – будь то строй гопников, или «наших», или комендантский взвод разъевшейся власти на могиле либерализма и законности.

Иначе общество не только перекосится, но сыграет в ящик. Когда все кидаются на один борт суденышка, приветствуя новое веяние, надо переходить на другой борт, чтобы не перевернуться.

Приходится быть пестрым и необычным. Уж как хотел бы незаметно сидеть в углу, никого не видя. Но когда туча моли набрасывается на геев, инородцев и любую экзотику во имя фашистской фаланги, хоть лезь в кунсткамеру, изображая многообразие природы.

Пожух человеческий пейзаж. Люди словно пригнулись, стали мельче ростом, выцвели лицами, ушли в тень. Веселая толпа 90-х сгинула без следа, все держатся за карманы, за прихваченное по случаю, – не люди, а кубышки. Чем богаче, тем озабоченнее. А чем беднее, так как бы и вовсе нет.

Это пейзаж. А над ним – идеология. «Единая Россия», изначально предполагающая отсутствие различимых лиц. Мол, Россия, блин, едина, и отдельный, нах, человек не предусмотрен. Кроме главного.

А может, вспомним, что европейская цивилизация, идущая от античности, предполагает формат речи, диалога, дискуссии, создание культурной и правовой среды для спора, для оттачивания формулировок и мыслей, стилей, дискурсов, для вменяемого разговора равноправных сторон.

А вот от нашего единства, как его ни называй – «соборностью», «партийностью» или «морально-политическим единством», веет духом казармы, коммуналки и насильственного колхоза, в котором все лишены паспортов, чтобы не разбежались. Что ни партия, то КПСС, что ни соборность, то крепостное право.

Какой тут диалог, какие дискурсы! Сегодня говорящий от себя опять подозрителен. Сталинизм прибрал все свободы, но оставил классиков. А нынешние корифеи идут дальше. Недавно еще одного блоггера обвинили в экстремизме. Он выставил в своем ЖЖ цитаты из Михаила Бакунина. И эксперт с научной степенью подтвердила: да, подсудное дело, сплошь экстремистские призывы. На цугундер его!

Тут только начать. За Бакуниным в очереди Маркс и Ленин. Там и Толстой с Лимоновым подойдут. В светлом 2020 году – одна духоподъемная тишина.

А ведь начиналось на наших глазах. Отсутствием реакции власти на слова и доводы. Зачем отвечать, когда есть судебные приставы, санитарные и пожарные исполнители, на крайний случай – шпана с ножами или киллеры с полонием. Это нам последнее слово положено, а власть может изрекать в лицо любой кафкианский абсурд, плотоядно посмеиваясь. Какой к черту дискурс, когда есть грубая сила, есть имитация «гражданских институтов» в виде суда, следствия и единогласных решений. Нынешних господ учили технике ведения допроса и вербовки, а не дискуссиям – чертовская разница!

И не в косноязычии, не в их интонации гопников тут проблема. А в понимании истины как практической демагогии. «Хотите потрындеть? Так наши политтехнологи все вам объяснят».

Они не говорят, а гнут свое, не останавливаясь ни перед чем. Вы видели людей, не понимающих слов? Эти люди – невменяемы. Но такова сегодня вся власть. И пресловутая ее вертикаль выстроена по принципу невменяемости.

Разговора с теми, кто тебя не видит, не слышит в упор, быть не может. И говорящий замолкает, понимая: кого нельзя остановить словом, можно остановить только ломом. Власть невменяемых рождает экстремизм в обществе. Невменяемые люди, не реагирующие на слова, – вызов природе человека.

Мы помним перелом. Так называемый суд над Ходорковским и Лебедевым, когда любые слова, доводы, доказательства, улики и их отсутствие разбивались о глухоту, о стену заранее принятого решения. Невменяемость судей, власти – предмет психиатрической экспертизы. И без того шаткое умом, моралью и принципами общество было опрокинуто навзничь. Рельсы разобраны, а когда и сколько вагонов упадет, это уже статистика.

Мы помним, как начиналось в нулевые. Как давили СМИ, «чтобы не мешали реформам». Сегодня эти «реформы» как на ладони. Отобрать, поделить между своими, конторскими, питерскими. На благо родины.

И вот родина – скорбное безмолвие с видом на пустынное будущее.

«Так что, – объясняю приятелю, – нынче время вопля. Как говорил Гёте, зло плодотворно, поскольку встряхивает. По законам физики силе их действия соответствует сила нашего противодействия. А если кого обидел – могу извиниться, как в старом еврейском анекдоте. «Это имярек – не плут? не корпоративный вор? не душитель свобод? Ну извините...».

И это – вижу, глядя в зеркало, – не весеннее обострение, а хорошо темперированный обоюдный экстремизм. Хотелось бы о природе, весне, птичках, цивилизации.

Цивилизация – это ведь не чередование любви и мордобоя, а членораздельный разговор между реактивными состояниями. А поговорить?! Увы, разговора опять не получилось. Оттого, наверное, русская философия так хронически скорбна мышлением.