Марина Загидуллина Владимир Кантор. Соседи: Арабески. – М.: Время, 2008. – 944 с.
Новую книгу Владимира Кантора нельзя не заметить – не только благодаря великолепному дизайну обложки и внушительному объему, но и по обстоятельствам сугубо литературным – Кантор фантастически точно умеет соединять времена. Быть переводчиком постоянного диалога культур – причем и вертикального (диалога разных эпох), и горизонтального – диалога (а иногда и дуэли) России с ее соседями со всех сторон света, – так вот, быть переводчиком в этой полиголосице не просто сложно, а фактически невозможно. Но Кантору это удается.
Книга «Соседи» собрана из «избранного», что создает бесконечную оптику погружения в незаконченность. Три главных раздела названы «Книжный мальчик», «Предчувствия» и «Столкновения». Тексты здесь соседствуют друг с другом, как говорит сам автор в послесловии, по принципу пазлов – чтобы пазы попали друг в друга. Поэтому принцип хронологии – что было написано раньше, а что позже, – здесь не работает. Здесь важнее показать взаимную опрокинутость литературы в политику, философию, критику, литературоведение, что в конце концов заставляет читателя почувствовать предельную «глобализацию словесности»: не только жанры, но сами огромные материки гуманитарного знания, интеллектуальных искусств меняют очертания и теряют четкие границы. Собственно, явление это не новое, но именно в пространстве «Арабесок» Владимира Кантора оно становится очевидным – как если бы книга была своеобразным полем проведения эксперимента. Десятки судеб самых разных людей – грубых и добрых, слабых и сильных, детей и стариков – сталкиваются в этом поле единого напряжения – разгадывания вопроса о соседстве – кто с тобой рядом сейчас. Быть соседом, жить в соседстве – это тяжелое искусство, обучение которому невозможно, просто надо обладать внутренней способностью к этому.
Самое очевидное, что понимает читатель, прочитавший эту книгу, – слова «соседи» и «добрососедство» вовсе не однокоренные. Рассказы и повести переполнены сценами глупого, пошлого насилия и надругательства людей друг над другом. При этом дело вовсе не в том, что есть «высокие и светлые» башни из слоновой кости – прибежище умных и духовных интеллигентов, и темные подворотни и пахнущие мочой дворы, где гнездятся порок, бездуховность, безмыслие. Социальный уровень и образование не являются гарантами духовности. Впрочем, как и «корни», связывающие человека с «землей-матушкой». Мера духовности растет в душе человека медленно, как кристалл. Хорошо если из поколения в поколение кристаллизовалась духовность: каждому следующему легче растить в себе драгоценные качества. Но история России такова, что эстафета поколений фактически невозможна – и подменена вечным противостоянием «их» и «нас», противостоянием, чреватым бойней. И поэтому именно с этих позиций должны быть переосмыслены жизнь, слова, поступки Кафки и Христа, Пушкина и Конрада. А также героев литературной страны Кантора – страны, где есть свои философы, писатели, неудачники-ученые, несчастные девушки, зажравшиеся сволочи и бесы, бесы, бесы, которые мутят мир так же, как и в достоевские времена┘
Книга переполнена событиями, нашпигована ими – автор произвольно именует жанры своих текстов (например, повесть «Гид» названа эссе, хотя, может, это случайная редакционная ошибка), но от этого событийность ничуть не уменьшается. Арабески Кантора можно читать наугад, открывая их с любой страницы. Важно, что перед нами масштабная книга, написанная для всех – маленьких и больших. Как в «Библиотеке для чтения» Сенковского – шикарном журнале-игрушке для взрослых позапрошлого века – каждый находил страницу, интересную лично ему – и 16-летняя барышня, и серьезный помещик, занятый вопросами сельского хозяйства, и профессор истории, и светский франт. Она живет своей собственной жизнью, отыскивая среди читателей собеседника – Соседа, которому не безразлична жизнь среди других.
«Европоцентризм» Кантора, по-моему, недостаточно понят и оценен в современной критике, «спрямлен» и упрощен. Нет сомнений, однако, что перед нами особое мировоззренческое направление и, что мне особенно близко, великолепный пример бегства из герметичного научного пространства, выстроенного по законам узкого «междусобойчика»: конференция–семинар–сборник. Боль, отчаяние, но все же и стремление все исправить, открыть Путь – вот истинные мотивы произведений, которые создает Кантор. Их харизматичность очевидна, хотя с автором можно спорить до бесконечности. Но важно одно – Кантор умеет итожить эпохи, нетривиально и весомо.
