Ганнибал не был негром

«Раса» – это средство обоснования идеологии.
Василий Верещагин. Дети племени Солонов. ГТГ.

Марина Могильнер. Homo imperii: История физической антропологии в России (конец XIX – начало ХХ в.). – М.: Новое литературное обозрение, 2008. – 512 с.

Казанский историк Марина Могильнер, редактор журнала Ab Imperio, прослеживает российское русло истории одного весьма странного, противоречивого и взрывоопасного смыслового образования – концепта, который, искренне и изо всех сил стараясь быть строго научным, сыграл в ХХ веке роль одной из самых зловещих и смертоносных идеологем. Да что в ХХ веке! Нас, пожалуй, и в XXI веке ждет еще много интересного. Это понятие «расы».

А была ли вообще «раса» в Российской империи – образовании весьма разнородном в целом ряде отношений, включая антропологическое? Во всяком случае, едва познакомившись с этим – западного происхождения – понятием, русские ученые конца XIX века увидели в нем необходимый инструмент для анализа российского имперского общества.

«Раса» – «одна из ключевых категорий западной модерности и западного империализма» – у себя на исторической родине и впрямь была незаменимым средством истолкования колониальных пространств в посттрадиционных обществах: давала возможность на вполне себе рациональной основе отстранять колониальных «других» – оправдывая и «прямое насилие» над ними, и «символическое манипулирование» ими. Россия же «классического заморского колониализма» не знала; отношения ее с модернизацией тоже были довольно своеобразны. Между «русскими» и «инородцами», которые столетиями жили в непрерывном взаимодействии, невозможно было провести однозначную границу. С другой стороны, «фундаментальная культурная дистанция между сословной и культурной элитой и крестьянами» была еще в начале ХХ века так велика, что представить тех и других в качестве единой «расы» оказывалось крайне проблематично. Тем не менее «образованные россияне», получившие образование европейского типа и усвоившие таким образом европейский взгляд на вещи, искренне находили в России совершенно те же проблемы, что и на Западе.

«Раса» на ухабистой русской почве стала удобным средством научного обоснования идеологических, по сути, ценностей – в том числе и в глазах самих исследователей. Что самое интересное – ценностей противоположных, ибо вошла в лексикон как либерально, так и колониалистски настроенных ученых. Точнее, так: она, безусловно, была научным проектом, однако не просто не отделимым от идеологического, но связанным с ним глубоко и органично вплоть до некоторой, видимо, неизбежности. Дело в том, что в то время своего рода идеологическим проектом была и сама наука, особенно естественная, какой уверенно считала себя тогдашняя антропология. «В ситуации десакрализации традиционной власти» и вообще традиционных ценностей, авторитетов и ориентиров (общий сюжет всех посттрадиционных обществ, и Россия здесь не исключение) на точное рациональное знание возлагались большие надежды; и описание человека в биологических терминах, особенно если еще измерить да исчислить, казалось наиболее надежным. Главное – объективным.

Реконструируя полувековую историю складывания российской физической антропологии – с 60-х годов XIX века и до начала взаимодействия антропологов с советской властью, Могильнер показывает постоянное взаимопрорастание «научного» и «идеологического» внутри этой дисциплины практически на каждом из этапов ее становления. С самого своего начала молодая наука формировалась в поле напряжения «между либеральной и национальной парадигмами». Либеральная «антропология имперского разнообразия» – наименее, между прочим, идеологизированная – стремилась представить Россию как «семью народов». Описывая «объективные показатели физических типов империи», которые представлялись ей вполне самоочевидными константами, она тем не менее «осознанно сопротивлялась иерархизации групп населения, радикальной социальной инженерии, конструированию коллективных идентичностей, идеологизации физических показателей, евгеническим спекуляциям и т.п.». Что уже само по себе жест, безусловно, идеологический.

Не принимая ценностей своих «колониальных» коллег, антропологи-либералы, однако, охотно разделяли с ними ряд техник – «презумпция самоценности рационального знания и универсализма языка антропологического анализа» такое вполне позволяла. В их числе краниология, исследование мозга, которым европейцы на рубеже XIX–XX веков занимались в основном в своих заморских колониях с целью продемонстрировать примитивность содержимого черепных коробок аборигенов. На русской почве сие экзотические семена пустили своеобразный росток в виде сравнительной антропологии мозга жителей Российской империи. Так, врач и ученый Николай Гильченко смог сконструировать «усредненный общий «мозг империи», включив в него данные как кавказских «инородцев», так и обитателей европейской России.

При этом подспудное ощущение «правильности», «первосортности» белой европейской расы, редко принимая форму прямых высказываний на сей счет, присутствовало так или иначе едва ли не всегда. Так, эфиопское происхождение «нормативного россиянина» Пушкина будоражило воображение не только соратников убежденного расиста Ивана Сикорского. Читатель узнает много интересного и о том, как либеральнейший русский антрополог Дмитрий Анучин, с его искренней верой во «всечеловечность», раскапывал «настоящие» расовые корни Александра Сергеевича и «потратил огромные усилия на то, чтобы аргументированно доказать: Ганнибал не был негром и в создании типа русского гения негритянская раса не участвовала». Согласный с тем, что негры – «несомненные люди», Анучин, однако, не сомневался и в том, что «в умственном и культурном отношении» они «представляют собой низшую расу», которая «вряд ли сможет когда-либо догнать <┘> более культурные».