Мартын Андреев Константин Попов. Воспоминания кавказского гренадера 1914–1920. – М.: Государственная публичная историческая библиотека России, 2007. – 240 с.
Сначала почитаем стихи: «Звякая шпорами довоенной выковки,/ Аксельбантами увешанные до пупов,/ Говорили – адъютант (в «Селекте» на Лиговке)/ И штабс-капитан Попов». Штабс-капитан Попов не плод поэтического воображения Владимира Маяковского, а реальный персонаж Первой мировой, а затем и Гражданской войн. Храбрый. От «дружеского огня» потерял кисть левой руки и в дальнейшем сражался с протезом. Под огнем противника вынес своего тяжелораненого денщика. Кстати, и сам не был чужд литературы: писал литературоведческие работы, рассказы, ценимые и Иваном Шмелевым, и Александром Куприным, и даже строгим Юлием Айхенвальдом. Его «Воспоминания кавказского гренадера 1914–1920» (1925 год) были переведены на французский и немецкий языки и имели хорошие отклики в прессе. Германская периодика характеризовала мемуары недавнего противника как «опрятный военный дневник глубоко порядочного человека», противопоставляя его недавно вышедшим «мерзостям Ремарка». Интригующее сравнение. Тем более на первый взгляд книга Попова достаточно хрестоматийно описывает события двух войн и мало отличима от многочисленных аналогичных воспоминаний строевых офицеров среднего звена. Начало Первой мировой, «Великое отступление» 1915 года, ранение и лечение в Царскосельском дворцовом лазарете, где Попов познакомился с членами императорской фамилии, учеба в Тифлисском Михайловском военном училище, революция, бои в составе Добровольческой армии и эвакуация из Новороссийска в 1920 году.
Однако Попов – мастер частных деталей («диавол кроется в деталях» – писали древние), точно передающих тенденции эпохи. Он много пишет о стойкости русских солдат, отдавая, впрочем, дань австрийским и немецким противникам. Но среди подобных описаний нет-нет да появится следующая сцена времен Первой мировой войны: «Я проснулся от невероятной стрельбы. Сначала я решил, что немцы нас атакуют, но тотчас отбросил это предположение. Я бросился в ближайший окоп и увидел такую картину: часть людей, прижавшись к передней отлогости окопа спиной и держа винтовки у левого плеча так, что дула их приходились над бруствером, учащенно палила в звездное небо. Другая же часть стреляла в бойницы, не отдавая себе отчета, куда и зачем. Я пробовал кричать, ничего не помогало. Голоса моего никто не слышал, а в темноте и в панике никто не признавал ротного командира. По счастью, я захватил свою палку и начал ею лупить обалдевших гренадер. Только когда я лично обошел таким образом всю роту, стрельба умолкла». И другой случай, уже из времен Гражданской войны, – бои под Царицыном, хвастливо названные большевиками «красным Верденом». Противник разгромлен. Идет подсчет пленных. «Когда пленные были выстроены, я обратился к ним с вопросом, нет ли среди них желающих пойти в наши ряды. Сначала вышли два уфимских татарина, как оказалось потом, коммунисты, что не помешало им, однако, быть верными солдатами».
И здесь ключ к русским проблемам (и не только Гражданской войны). Способность выдержать тяжелые испытания и сломаться по пустяку (впасть в панику). Неожиданно бросить все и податься в другую крайность, как те два уфимских коммуниста. А такие действия и приводят к катастрофе. Об этом писал другой свидетель эпохи – сэр Уинстон Черчилль: «Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду. Она уже перетерпела бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были принесены, вся работа завершена┘ Держа победу уже в руках, она пала на землю заживо, как древле Ирод, пожираемая червями».
Об этом писали и поэты. Например, Александр Галич: «Вот какая странная эпоха –/ Не горим в огне – и тонем в луже!/ Обезьянке было очень плохо,/ Человеку было много хуже». Маяковский этого не понимал. И смеялся над Поповым. Поэтому я – с Галичем.
