От Госдумы до Госплана

Пока еще далеко до Госплана, до Соловков, можно и пива.
Неизвестный художник. Пиво. Шаболовский пивоваренный завод Карнеев, Горшанов и К в Москве. РГБ

Князь Михаил Владимирович Голицын. Мои воспоминания (1873–1917). – М.: Русскiй мiръ: Жизнь и мысль, 2007. – 768 с. (Семейные хроники: Голицыны)

Один современный поэт как-то обмолвился, естественно, в стихах: «Всяк нынче бредит мемуарами, припоминает без прикрас, а все же лентою муаровой нет-нет да выглядит рассказ┘» Именно муаровой лентой поблескивает давнишняя жизнь под княжеским пером одного из представителей славного рода Голицыных, Михаила Голицына, бывшего в свое время уездным предводителем дворянства, затем гласным Московской городской Думы от прогрессивной партии, министром, а после октябрьского переворота служившего в Народном банке, сидевшего в тульской тюрьме, по выходе на свободу и возврате в Москву трудившегося экономистом в Госплане, после увольнения поработавшего в Дмитрове и скончавшегося в 1942 году в Москве 69 лет от роду.

Кстати, книга эта по сути – коллективный труд голицынского семейства: предисловие написано Екатериной Перцовой, младшей дочерью автора воспоминаний, следующее предварение – 80-летним внуком автора, художником Илларионом Голицыным, с которым, к слову, мне довелось неоднократно пересекаться то в издательстве «Книга», то позже в Дворянском собрании; «Добавления к «Воспоминаниям» князя М.В.Голицына» написаны братом мемуариста – князем Владимиром Голицыным. И вполне естественно, что издание посвящено 600-летию служения княжеского рода Голицыных государству Российскому.

Михаил Владимирович не чурался переводов, в годы НЭПа он перевел и напечатал «Смехотворные рассказы» Бальзака, в 30-е годы в Дмитрове для местного краеведческого музея перевел ряд старинных писем с французского, в том числе и Натальи Голицыной, урожденной Чернышевой, так называемой «Пиковой дамы». Воспоминания он начал писать о своей земской деятельности в городе Епифани Тульской губернии, о службе в Московской городской управе, но довел их только до времени октябрьского переворота.

Конечно, продолжать далее было опасно. Сын губернатора Москвы, сам сиделец при советской власти, зять старшей дочери которого Георгий Осоргин был расстрелян на Соловках в конце 20-х, а старший сын Владимир был арестован осенью 1941 года, хорошо понимал опасность мемуарной оценки нового режима, причем уже не столько для него самого, сколько для близких.

А начинаются воспоминания конечно же с детства, с жизни семьи в доме на Покровке, учения в Поливановской гимназии и университете. Мемуарист демонстрирует редкую память и владение хорошим стилем.

Однако сколько ни произноси слово «халва», во рту слаще не станет. Процитирую же хотя бы поваренный круговорот дворянского бытования: «Распределение дня на Покровке в смысле принятия пищи, так же впрочем, как и позднее и на Никитской, было следующее: утром по мере вставания все пили чай или кофе с калачами, булками и т.п. и с маслом кружочками, доставлявшимися из Петровского; нам, детям, давали по одному или по два яйца, я, помнится, и тогда не пил молока. В двенадцать часов, а позднее в двенадцать с половиной, был завтрак, состоявший из двух блюд – одного мясного с гарниром и другого в виде рыбы либо яичницы или омлета, какого-нибудь сорта каши с маслом, пирога, блинчиков и т.п. Часа в три или четыре пили чай, причём если это был приёмный день, то чай подавали в течение всего приёма часов до пяти, или разливался хозяйкой дома; тогда вместо самовара на чайном столике стояла серебряная бульотка со спиртовой конфоркой снизу. К дневному чаю подавались сдобные крендели, сухое печенье, баранки или сушки. Обед в моём детстве бывал в пять часов, но с течением времени перешли на обед в пять с половиной часов, а затем в шесть или в шесть с половиной часов, большие званые обеды бывали в семь часов. Обед обыкновенный состоял из четырёх блюд: из супа с пирожками или щей, или борща с кашей и ватрушками, из рыбного или овощного блюда, из жаркого в виде присылавшихся из имений уток, индеек, гусей или покупавшихся в Охотном ряду тетеревов, рябчиков или куропаток и, наконец, из сладкого, или пирожного, как тогда говорили, которое состояло из мороженого, или парфе, из шарлота с яблоками, компота в арбузе, крема с безе или с бисквитом, гурьевской каши, пудинга с горящим вокруг ромом и т.д. К каждому прибору за завтраком и обедом ставилась тарелочка с куском белого и чёрного хлеба.

После обеда пили кофе, а перед обедом за отдельным столиком закусывали сардинами, селёдкой, колбасой, каким-нибудь сыром, причём мужчины пили водку чистую (№ 21 Петра Смирнова считалась лучшей) или с добавкой кюммеля. Часов в девять – десять с половиной подавался опять чай с печеньем, баранками, выборгским кренделем. Отец и дядя за обедом пили обычно красное французское вино и часто пиво, а моя мать, мы и педагоги – квас и воду с вином. Дядя Иван Михайлович, когда бывал, пил мадеру, а за кофе коньяк и ликёры. В дни рождений и именин пили за столом шампанское, французское, рублей в пять – пять с половиной бутылка, и лишь позднее появилось более дешёвое – в 2 р. 50 к. – Абрау-Дюрсо; виновник торжества из числа детей с бокалом в руках обходил сидевших за столом. В день переезда осенью из Перовского по традиции полагалось к обеду подавать блюдо артишоков с голландским соусом».

Точно так же вкусно и подробно, в отчетливых деталях описывается вся жизнь мемуариста, включая учебу, работу, общественную деятельность и семейные хлопоты. Круг общения князя весьма широк: от представителей императорского дома до так называемых «низов»; Толстые, включая неоднократно поминаемого Льва Николаевича; Трубецкие, Фет (Шеншин), Шереметевы, Федор Шаляпин, Щербатовы; всех не перечислить, именной указатель включает в себя более тысячи имен.