Ольга Балла Сергей Ушакин. Поле пола. – Вильнюс: ЕГУ; М.: Вариант, 2007. – 320 с.
«Мэгги <┘> ощупала собственные щеки. На них кололась щетина. Тогда, собравшись с духом, Мэгги съездила рукой в собственную середину и, к своему ужасу, обнаружила там ненавистный мужской аппарат в его триединстве. Тут Мэгги сделала последний шаг в этом направлении и сформулировала источник слабого неприятного запаха: это было тело Давида Гуренко, куда она вновь угодила. <┘> В этом неопрятном теле она чувствовала себя примерно как Штирлиц в эсэсовском мундире. Пару дней она не вылезала из ванной, пытаясь отбить собственный запах. Можно было брить ноги, наконец, снова отстричь лишнее. Но дело было не в теле».
С этой интригующей истории, рассказанной в романе Леонида Костюкова «Великая страна», начинается книга социолога и антрополога Сергея Ушакина (Принстонский университет, США). А посвящена она как раз тому, что так мучило героиню, она же герой, «Великой страны»: половой принадлежности человека и ее многообразным смысловым последствиям. Как все обернулось в романе – у Костюкова и прочитаете, а вот сборник Ушакина – о том, что дело действительно не в теле как таковом. Суть – в его смысловых последствиях, к которым пол как биологическая данность дает, оказывается, всего лишь некоторые исходные поводы.
Пол – как по крайней мере уже десятилетия два полагают западные, а вслед за ними и отечественные теоретики – имеет не столько физическую, сколько символическую природу (именно эта его природа и обозначается модным термином «гендер», к которому, к слову сказать, Ушакин относится довольно скептически). Он – не столько соматическая реальность, сколько конструкт, от которого, правда, при всей его «эфемерности и условности» просто так не откажешься: пол имеет «идентификационную и упорядочивающую значимость», он «остается тем необходимым допущением, тем иллюзорным онтологическим крючком, на который рано или поздно вешается картина мира». Французский философ Жан Бодрийяр уже в 1970-х подводил итог целому культурному состоянию, когда писал, что соблазн (в том числе и – да едва ли не в первую очередь – сексуальный) «целиком вторичен, паразитируя на сложившихся знаках и ритуалах».
Ситуация, согласитесь, едва ли не скандальная. Недаром она породила столько интеллектуальных последствий, прямо-таки целую теоретическую индустрию – которой и посвящена первая часть сборника. Здесь Ушакин анализирует идеи западных философов и антропологов, ставшие следствием своего рода теоретического шока, а затем и теоретического бума, вызванных открытием языковой природы всего сущего вообще и всего человеческого в особенности и составивших затем основу отечественных теоретизирований на эти темы.
Сам Ушакин отнюдь не отказывается от толкования пола как языковой реальности – и сам в трех последующих частях книги проясняет грамматику его символических языков. Но западную, во многом некритично воспринятую основу понимания этой реальности он предлагает как следует переосмыслить и не спешит соглашаться с мнением коллег относительно «гиперсимволизации» пола чуть ли не вплоть до утраты им, так сказать, физиологической очевидности.
Он обращает внимание на то, что «многочисленные социальные движения» второй половины ХХ века, «строящиеся на базе той или иной половой идентичности, еще раз подтвердили преждевременность тезиса о том, что пол – как идентификационный механизм – утратил свою смыслообразующую функцию». Ясно одно: «освобождение» пола в ХХ веке от единых, общеобязательных и якобы самоочевидных культурных сценариев привело «к приватизации форм его проявления». Один большой язык растащили на множество маленьких диалектов, каждый из которых чувствует себя суверенным языком – и не без некоторых оснований.
Утрата биологическим полом своей культурной определенности («индетерминация» его, о которой еще в 1970-х говорил Бодрийяр) оказалась, пишет Ушакин, «итогом нормализации разнообразных «половых диалектов», на которые распалась некогда всеобщая «языковая норма». Культурное зрение как бы расфокусировалось.
Отношения человека с собственным полом выводят нас, если присмотреться, на куда более глубокую проблематику, затрагивающую основы человеческого существования. Сергей Ушакин подводит нас к такому пониманию вплотную, хотя сам по этому пути не идет – на что, конечно, имеет полное право, – ограничиваясь констатацией самого факта идеологической недостаточности, проявляющейся в разных формах по разные стороны западной границы России.
Тем не менее он отчетливо показывает, что представление пола как едва ли не всецело знаковой (в конечном счете – условной) реальности – лишь частный случай отношений западного человека с нормой. В ХХ веке эти отношения стали резко проблематичны; смысловой кризис, растянувшийся на столетие с лишним, не преодолен еще и теперь. Вся теоретическая индустрия гендерных исследований – в своем роде следствие этой ситуации безопорности и связанного с нею «экзистенциального головокружения». Напряженный интерес к разного рода «языкам», условностям, неподлинностям («симуляциям») – следствие общей дезориентированности современного человека в бытии: того, что некоторый общий, пусть не вполне осознававшийся, язык восприятия реальности оказался утрачен.
Вряд ли стоит воспринимать эту ситуацию в алармистском ключе. Гораздо конструктивнее принять ее как данность и как следует продумать, тем более что культурные состояния, известные нам под названием «кризисных», бывают особенно плодотворны.
Речь в них идет обыкновенно о смене набора культурных конструктов, по крайней мере об их пересмотре. В такие времена особенно ясно видны те узелки и зацепки, с помощью которых наша «картина мира» крепится к своей основе. Хорошо бы воспользоваться этим и оценить, какие из них наиболее надежны.
