Ольга Балла Владимир Малахов. Понаехали тут┘: Очерки о национализме, расизме и культурном плюрализме. – М.: Новое Литературное Обозрение, 2007. – 200 с.
Сборник выходивших в разное время работ философа и публициста Владимира Малахова посвящен явлению, которое, несмотря на то что от роду ему по меньшей мере два века – остается почти совершенно не понятым. Причем, как водится, не вопреки стараниям теоретиков, а как раз благодаря им. Они искренне делают все возможное для того, чтобы уводить понимание подальше в сторону от истинной природы предмета. Собранные в книге очерки проливают некоторый свет на механизмы того, как и почему такое делается.
Малахов далек от мысли, что национальность, она же – излюбленная современной риторикой «национальная идентичность», – фикция. Другое дело, что риторика «идентичности» слишком часто и тесно оказывается связана «с определенной политической практикой».
Корни этого уходят еще в советское время – в тогдашнюю хроническую непроясненность национального вопроса. «До конца 80-х – начала 90-х, – по словам автора, – у нас практически никто не был озабочен морально-правовым обоснованием той формы упорядочения политического пространства, что сложилась в течение семи десятилетий советской власти». Вопрос, с какой стати одним этносам «даровалось право иметь собственную «национальную республику», а другие должны были довольствоваться статусом пониже», о «культурно-исторических, историко-политических, лингвистических или конфессиональных критериях» такого разделения даже не ставился. «Одной рукой подхлестывая культурную гомогенность, властители советской поры другой рукой проводили этническую сегрегацию населения». «Декларируя курс на преодоление национального принципа государственного устройства, коммунистическое руководство на деле способствовало формированию национальной государственности в отдельных точках контролировавшегося им пространства». Удивительно ли, что «линии разлома некогда единого государства точно совпали с линиями, начертанными коммунистами на политической карте»? «То, что при Советах носило условный характер, с распадом Союза мгновенно обрело черты шлагбаума, отделяющего «свое» от притязаний со стороны «чужого»: «административные разделители территории превратились в государственные границы», и «образования, как бы «понарошку» считавшиеся нациями, сделались таковыми взаправду».
Малахов, однако, далек и от того, чтобы во всех бедах обвинять проклятое коммунистическое прошлое.
Понятие национальной, она же и культурная, «идентичности» стало, показывает он, одним из самых надежных механизмов по производству Чужого. И перемалывает этот механизм, что характерно, живых людей. Обитатели бывших национальных окраин Союза вдруг оказались носителями чуждых культур, взаимопонимание с которыми проблематично в принципе в силу их непреодолимой инаковости.
И почему-то очень непопулярно, замечает Малахов, обращать внимание на то, что нынешние гастарбайтеры и прочие неудобные обитателям среднерусских широт выходцы из «ближнего зарубежья» – те же самые советские люди. Они ходили в те же школы, смотрели то же телевидение, их формировали те же институты: комсомол, армия, профсоюзы. Они, наконец, в большинстве свободно владеют русским языком. Общих ценностей и привычек – множество. Различий при этом, конечно, не то чтобы вовсе нет, но их культурная иноприродность – как и вытекающие из нее сложности, связанные с «диалогом культур», – мягко говоря, сильно преувеличена.
Риторика культурной инаковости, уверен автор, маскирует нерешаемые проблемы социального порядка, которые – как раз для того чтобы не заниматься их решением – выпихиваются в совершенно другую плоскость. «Другими» иммигрантов в сегодняшней России «делает прежде всего милиция и региональные чиновники, которые специальными мероприятиями, нацеленными на сдерживание экспансии «черных», добиваются увеличения социальной и культурной дистанции между иммигрантами и обществом». «Вопрос о социальной интеграции подменяется в итоге вопросом о культурной совместимости». «Конфликты интересов истолковываются <┘> как конфликты происхождения». А местному населению это подается как очевидность: «мы» и «они» – изначально другие, стало быть, обречены на противостояние».
Правозащитники же, «сосредоточенные на правах этнических меньшинств, сами того не желая, делают одно дело с властями: способствуют распространению мифа» о фундаментальных цивилизационных различиях между «нами» – «славянами и православными» – и «ими» – «мусульманами и кавказцами». «Да здравствует Различие – но без изменения существующего порядка. Мы приветствуем вашу инаковость – но при условии, что вы останетесь там, где вы находитесь сейчас, и что наше благополучие не претерпит ущерба. Насладимся праздником Различия в китайских ресторанах и на фольклорных фестивалях».
Выводы получаются весьма жесткие.
Скромное обаяние нынешнего расизма – в том, что он отказывается от традиционной, явно одиозной расистской риторики. «В ходу теперь не аргументы крови, а аргументы цивилизации». Но суть остается прежней: та же «стратегия исключения». Мультикультурализм – это расизм сегодня.
Самое трагичное, что люди этого не осознают. «Неизжитый (поскольку непроговоренный) расизм вступает в современной России в союз с расизмом сублимированным, оперирующим культурцентристскими категориями. Общество обнаруживает тревожную тенденцию к поляризации»: к одному полюсу тянутся сторонники империи, надеясь собрать вокруг себя «православное», «славянское» большинство, к другому – все, кому не посчастливилось в оное попасть, группируясь вокруг антиимперских, а потому неминуемо и антирусских символов.
Насладимся мы еще, чувствую я, этим праздником Различия.
